– Вызовите врача. С человеком плохо! Видимо, сердце.

– Ну, еще бы! Такое увидеть, – проговорил первый представитель закона. – Я уж двадцать седьмой год служу в полиции, а все никак не привыкну…

* * *

Анрэ пришел в себя только в больнице. Над его больничной койкой склонилось несколько человек.

– Как вы себя чувствуете? – спросил кто-то из них. – У вас что-то болит?

Человек на койке покачал головой.

– Я в порядке, – прохрипел он.

Врачи переглянулись, и тот, что был старше всех, снова обратился к больному с вопросом:

– Вы помните, как вас зовут?

– Анрэ Орелли, – отвечал человек.

– Ну, слава Деве Марии! – проговорил молодой врач. – Сознание в норме.

Однако пожилой коллега остановил его жестом.

– А сколько вам лет? – продолжил он расспросы.

– Десять, – отвечал больной.

И врачи снова тревожно переглянулись.

Так продолжалось еще некоторое время. Анрэ охотно вступал в беседу, но ничего не помнил, путал, в какой стране живет, в Швейцарии или в России, городом называл то Лугано, то Берн, то Ленинград, а то и вовсе какой-то неведомый Мценск. На вопрос, какой сейчас год, отвечал: то 1945-й, то 1954-й, то 1968-й, но ни разу не назвал правильной даты. Помнил с уверенностью только одно – что в его жизни три женщины: Марианна, Наташа и Анжела. Все три красавицы, и у всех троих карие глаза. Он считал их своими дочками и одновременно своими женами и говорил, что очень любит их всех, но особенно меньшую, Анжелу. Все три, по его словам, были еще маленькие девочки, но Анжела ждет ребенка. А когда ребенок родится, они снова будут вместе и снова станут счастливы…

Сколько ему лет, он тоже не знал. То говорил, что десять, то – девяносто. А может быть, и больше.

Через полгода Анрэ умер. После его смерти выяснилось, что он не только владел крупным банком и нефтяным бизнесом, но еще и рисовал. В его мастерской обнаружилось множество карандашных этюдов и набросков – копии известных полотен, натюрморты, портреты, виды городов, рек, озер, водопадов. Были там и картины маслом. В основном они изображали улыбчивую белокурую девочку с карими глазами и красивыми чертами лица. Год от года она становилась на его полотнах старше, взрослела, но при этом лицо ее не менялось, оно оставалось таким же, как в детстве.

И только две картины принципиально отличались по сюжету от остальных. На одной – равнина, голая-голая, вдалеке виднеется поезд, точнее, паровоз; он очень маленький, но если хорошенько приглядеться, то можно увидеть машиниста, выглядывающего из окна. А на другой картине, при жизни создателя висевшей в его кабинете, был нарисован куст сирени, окруженный зарослями крапивы. Куст сирени растет на опушке леса, а вокруг него крапива, буйная, даже какая-то агрессивная. Она словно бы наступает на куст, грозится его поглотить, но куст не сдается. Снизу сирень уже вся ободрана, нельзя отыскать ни одной веточки с цветами. Но зато вверху, там, куда, очевидно, не достала рука человека, они сохранились во всей своей красе. Там, наверху, настоящее буйство лиловых, голубых, сиреневых красок, темных и светлых оттенков, полутонов, плавных и контрастных переходов одного цвета в другой. Вглядываешься в соцветия, такие пышные, такие объемные, и вдруг неожиданно глаз начинает различать цветки с пятью лепестками. Один, второй, потом еще, еще… И понимаешь: этот куст должен принести счастье!