ним согласна. Казалось, что вся влага, которой так недоставало жарким летом, наконец, прорвала небо и обрушилась на захлебнувшуюся землю. Дожди смыли листву, едва она загорелась красным и золотым. Остались только кривые лапы деревьев, протянутые к небу с безмолвным вопросом: «За что?». Дороги развезло: и конь со смешной кличкой Пирожок, и я, угрюмо сутулящаяся на его спине, были одинаково забрызганы грязью.

Я потрепала Пирожка промеж ушей и тяжело вздохнула:

- Не знаю, какой прием нас поджидает впереди, но еще одна ночевка под дождем меня доконает. Да и припасы заканчиваются. Заедем – вдруг повезет.

Пирожок с сомнением покосился на меня лиловым глазом и фыркнул. Но все же пошел вперед, загребая длинными ногами жидкую грязь.

Пошла вторая неделя, как я поминала Игнотия неласковым словом. Иногда просыпалась колючая совесть и покусывала мелкими острыми зубками: дескать, инструменты – то он тебе отдал. Я соглашалась и тут же вопрошала у непрошеной гостьи, почему тогда он не указал точное направление. Совесть стыдливо молчала, а дождь продолжал размывать дорогу, которая вела куда угодно, но только не к сказочному Приречью, о котором почему-то никто не слышал.

Дождь лупил по плечам, заливал глаза и выбивал дробь по мелким лужам, в изобилии рассыпанным по обочинам. Я мимолетно порадовалась, что, кроме нас с Пирожком, других сумасбродов путешествовать в распутицу не нашлось. Не придется толкаться боками и объезжать неповоротливые телеги, которые наверняка застряли бы посреди дороги. Собственно, на этом хорошее заканчивалось.

Водяная завеса чуть посветлела, и мне почудилась слева какая-то постройка. Я сдвинула край капюшона и присмотрелась. Зрение не подвело: впереди виднелся высокий забор. Он потемнел от времени, но сработан был на совесть. Некоторые столбы выделялись более светлым цветом, а значит, их недавно обновляли. Кое-где мягкие древесные волокна оказались вспороты, будто кто-то драл их острыми когтями. Похоже, здесь не понаслышке знали, как выглядят навьи твари. Захотелось проехать мимо, но дождь словно почуял мои мысли и ударил сильнее, будто нарочно загонял меня в незнакомую деревню.

Я облокотилась на луку седла и призадумалась.

Названное Игнотием Приречье словно бы и не существовало в Яви: никто про него не слышал и не мог указать, где оно находится. Я не рисковала задерживаться во встреченных на пути селах и шла все дальше по северному тракту, чувствуя, как холода дышат в затылок. Приближалась зима, и мне нужно было найти место, где я могла бы переждать до весны.

Пальцы начали зябнуть, и я спрятала их в густой гриве Пирожка, снова порадовавшись удачной покупке. Подумать только, а ведь пройди я тогда мимо, и доброму широкогрудому скакуну настал бы бесславный конец…

* * *

Хоть в последнем городке с мелодичным именем Рябинник помочь с местоположением Приречья мне тоже не сумели, зато судьба привела в Конский ряд.

Хозяин думал, что конь вот-вот отбросит копыта, и потому запросил за него всего три медяка. Собственно, больше за него в тот момент даже живодеры бы не дали. Невольные свидетели сделки крутили пальцем у виска и пытались остановить сумасшедшую девку, которой не жалко было денег за полумертвого доходягу. Но я только придурковато улыбалась им в ответ. Особо заботливым прямо в ухо начинала голосить, как сильно устала от тяжкой жизни. Потом зловеще хрипела, что намерена покончить с собой, будучи сожранной волками, а коня использую как приманку. Советчики смотрели на меня, как на умалишенную, складывали пальцы в охранительный знак и исчезали с глаз долой. Мне того и надо было.

Кое-кто, правда, побежал за дейвасом, заподозрив во мне нечистую силу. Но даже если служитель и впрямь согласился заглянуть в Конский ряд, то встретить там никого он уже не мог. Потому что я взяла под уздцы покупку и была такова. На ночлег я остановилась, только когда купола храма Перкунаса, возвышающегося посреди Рябинника, окончательно стали не видны.

Черное небо, как всегда в листопад, улеглось раздутым брюхом на макушки деревьев. По нему проносились густые, как кисель, облака. Я глянула на них и поежилась, кутаясь в плащ. Нерешительно посмотрела на молчаливый угрюмый лес, но все же ночевка на открытом пространстве пугала сильнее, и я свернула в чащу, крепко сжимая поводья тогда еще безымянного коня. Животина послушно пошла за мной. Впрочем, кажется, ему вообще было все равно, куда идти и где падать.

Выбрав место для ночлега, я быстро развела костер, согрела воды из обнаруженного неподалеку ручья, засучила рукава и вплотную занялась повесившим голову конем.

- Будь умницей, и мы подружимся, - шепнула я в лысоватое ухо. Конь дернул шкурой, но больше ничем своего отношения к происходящему не выразил. Кажется, ему и правда было настолько все равно, что даже если б я на самом деле скормила его волкам, он был бы только рад избавлению от страданий. Я зло цыкнула, давя в себе желание вернуться и подсыпать бывшему хозяину что-нибудь из своих запасов. Да такое, чтобы у этого живодера враз отпало все самое ценное! Это ж надо, так запустить болезнь, что она почти сожрала красивое сильное животное! Ведь спохватись хозяин вовремя, и обошлось бы всего-навсего снадобьем, какое у любого мало-мальски толкового знахаря купить можно…

Пока четвероногий медленно хрустел яблоком, низко опустив голову, я занялась приготовлениями. Тщательно промыла только что купленные инструменты согретой в котелке водой.  Во втором, маленьком, булькала над костром мазь. Над местом ночевки плыла вонь свиного сала, странным образом мешавшаяся со свежестью мяты. Я стопкой выложила ровные отрезы холстины и глубоко подышала, унимая сердцебиение. Потом взяла тонкий ножик и подошла к коню. Какое-то время медленно гладила его по спине, успокаивая то ли себя, то ли пациента. А потом одним резким движением вскрыла большой гнойник, разросшийся на горле скакуна и почти уже удушивший его.

Над лесом вставал рассвет, когда я наложила последний шов и со стоном разогнулась, вытирая испачканные руки единственной оставшейся чистой тряпкой. Конь изумленно таращил глаза и осторожно крутил головой, проверяя, правда ли он снова может нормально дышать и шевелиться. Я хлопнула его ладонью по морде и погрозила пальцем:

- Не крутись, а то нитки порвутся, придется заново шить. А травок, глушащих боль, у меня не осталось.

Спина и руки болели нещадно, устав мять, растирать и выдавливать гной и сукровицу. Потому, в последний раз проверив, хорошо ли наложен шов, я привалилась к теплому конскому боку и мигом уснула. Правда, помолиться богине зари Сауле, чтобы не было сновидений, успела.

Как обычно, Сауле меня не услышала. Но мрачное пробуждение скрасила довольная хитрая морда, из зубов