оглядывал каждый уголок, куда только могли дотянуться его белесые пальцы. Вдалеке коротко взвыли собаки, но быстро смолкли. Долетели обрывки ругани и визг – верно, хозяин спросонья прошелся хворостиной по хребтам. Зря. В другой раз не залают, и вор уйдет безнаказанным.

Улицы были пустынны. Мужчина, так и не назвавший своего имени, шел впереди, то и дело оборачиваясь. Наверно, проверял, не передумала ли я, не развернулась ли обратно в лавку. Я только крепче стискивала ручку корзинки, где вздрагивали бутыльки, и ободряюще улыбалась ему в ответ. Не знаю уж, что ему виделось в серебристом свете луны, но после каждой моей улыбки он вздрагивал и почти переходил на бег.

* * *

Ночь стояла безветренная, и прогнать туман было некому. Начало листопада еще было пропитано сухой летней жарой с ароматом свежего сена и поздних яблок, но в темное время от тепла не оставалось и следа. Близился праздник Лешего, и суровые холодные ветры дули почти беспрестанно – тем жутче было сегодняшнее безмолвие. Словно затишье перед бурей.

Нам никто не встретился, и я порадовалась, что не придется отвечать на ненужные сейчас приветствия и объяснять, куда я так спешу. Конечно, всегда можно было махнуть рукой и крикнуть: «После скажу!», но вот только полесенцы такие обещания никогда не позабудут. Припрутся в лавку, начнут расспрашивать, а там и до ушей знахаря дойдет – проблем не оберешься. Нет уж, сейчас я должна помочь новому человеку придти в мир, и это важнее любых досужих разговоров.

Мужик остановился перед домом, неуверенно сминая шапку в руках. Он тяжело вздохнул и крупно вздрогнул, глянув на меня шальными глазами, когда я положила руку ему на плечо. Он не спешил войти, а когда изнутри донесся полный мученической боли стон, и вовсе отступил на пару шагов.

Я стиснула его плечо, не давая сбежать, и спросила:

- Туда пришли?

Он кивнул, потом решил ответить и вслух, видно, для надежности.

- Т-туда.

- Здесь стойте. Если я выйду и скажу, побежите по дороге, ведущей к Медным горам. Там старший знахарь будет проезжать – встретите и поторопите, расскажете, что случилось.

Впервые на лице мужика отразилось сомнение. Он наморщил лоб, но прежде, чем успел задать вопрос, я легонько его оттолкнула и пошла в дом. Поставив ногу на крыльцо, все же обернулась и бросила:

- Я сделаю все, чтобы ей помочь.

Роженица лежала на кровати. Ее лицо было бледно, воздух с присвистом выходил из приоткрытого рта. Я думала, что живот будет огромным – одной из причин мог стать крупный ребенок – но ее животик, напротив, был маленьким и ладным. Со спины наверняка и не догадаться было, что женщина в тяжести.

Рядом с ней сидела местная повитуха. Я мысленно чертыхнулась: надеялась, что никого не встречу, сделаю свою работу и уйду. Но, видимо, муж роженицы сначала побежал за повитухой, и только потом, когда она не справилась, бросился к знахарю. Повитуху звали Жанина, и она прекрасно знала, кто я такая. Игнотий раз в месяц лично смешивал большую партию зелий для Жанины и отправлял меня их отнести.

Жанина вскинулась на звук шагов и недоуменно нахмурилась при виде меня. На ее лбу блестели капельки пота; прядки волос цвета соли с перцем прилипли к коже. Странно – мне, напротив, показалось, что в избе холодно. Но, возможно, повитуха вспотела от постоянного движения вокруг роженицы. Жанина выпрямилась и отерла лоб рукой. Несмотря на простоватый вид, у этой женщины был сметливый ум – она не стала меня расспрашивать. Бросила только:

- Надеюсь, ты успела чему-то научиться у Игнотия.

И отодвинулась, давая мне доступ к кровати.

Жанина не знала, что я и без его умений могу помочь несчастной женщине. Вот только для меня это обернется огромной бедой.

Я поставила корзинку на пол, омыла руки в тазу с горячей водой, на который указала Жанина, и подошла к кровати. Присела и тронула лоб женщины – он и вправду был холоден, словно лед. В комнате висел запах трав, маленькая жаровенка возле кровати едва курилась сизым дымком. Я откинула одеяло и огладила маленький животик, напевая легкий заговор. В ответ в мою ладонь слабо толкнули, как будто ребенок внутри повернул головку на звук. Я продолжила петь, чуть изменив тональность – и по коже разбежались тонкие огненные нити, сплетающиеся в ручейки. Тело роженицы ровно посередине вспыхнуло, словно мерцающие угли. Жанина сдавленно ахнула и закрыла рот фартуком, во все глаза глядя на происходящее. Женщина на кровати застонала и выгнулась дугой, уставившись в потолок незрячими глазами.

Роды и без того работа нелегкая. Но когда рожаешь от блазеня, они и вовсе превращаются в действо, непреодолимое для человеческого тела. Вряд ли кто-то рассказал женщине, жаждущей младенца, что она не сможет родить навье дитя. Оно просто разорвет ее в попытке выбраться на свет.

- Боги милосердные, защитите... Ясмена! Что делать-то? – выдохнула Жанина, не отнимая фартук ото рта, как будто пыталась защититься им от присутствия нечистого духа. Как-то враз она словно уменьшилась, от растерянности ее лицо помолодело и поглупело. Я не ответила, продолжая водить руками и касаться то лба, то сердца, то живота несчастной, слишком хотевшей стать мамой. От каждого моего прикосновения по огненным ручейкам пробегала волна света, как будто в них билась живая кровь.

- Выйдите, панна Жанина.

- Но ведь надо дейваса позвать! Мы не сладим!

- Вы – нет. А вот я попробую.

- Ты совсем сдурела, девка?! – Жанина вспыхнула яростью быстро, словно сухая лучина, но за нею угадывался страх. Неожиданно – за меня. – Ишь чего удумала! Решила следом пойти? Так для тебя могилу копать никто не будет, собакам скормим.

- Поперхнутся, - невозмутимо отозвалась я и указала на дверь. – Выйдите, панна.

- Да провались ты пропадом, дурная! – я думала, повитуха грохнет дверью, но она закрыла ее едва слышно, шепнув что-то в уже закрывающуюся щель. Что ж, я надеялась, что это пожелание удачи.

Я растерла ладони, вытягивая последние переливы заговора. Огненные жилы чуть погасли, и живот женщины, продолжавшей безучастно смотреть в потолок, заволновался. Особенно резкий поворот - и женщина харкнула кровью, залившей подбородок и грудь. Щекотная сила внутри меня уже разливалась под кожей, пенясь, как игристое вино, которым меня угощал когда-то мамин знакомый. Она все ширилась и ширилась, и когда заполнила меня до отказа, так, что еще чуть-чуть, и выплеснется наружу – граница истончилась, и я