Он никак не решался исследовать пещеру дальше, хотя время от времени подумывал об этом с любопытством. За бочками с порохом туннель превращался в узкий проход, круто спускавшийся вниз. Как-то раз Робинзон решил пойти по нему и посмотреть, куда он его приведет.

Хуже всего было отсутствие света. У Робинзона были только смолистые ветки. Но идти вглубь пещеры с факелом было рискованно, так как бочки могли взорваться, тем более немного пороха наверняка просыпалось на землю. Да и дышать вскоре стало бы невозможно из-за дыма. В какой-то момент Робинзон даже решил проделать в пещере что-то вроде грубы для освещения и вентиляции, но порода была слишком твердой. Таким образом, у него оставалась последняя возможность: смириться с темнотой и попытаться к ней привыкнуть. Запасшись кукурузными лепешками и молоком, он пролез настолько далеко, насколько смог, и стал ждать.

Глубочайший покой царил вокруг. Он знал, что сейчас солнце заходит за горизонт. Вход в пещеру был расположен таким образом, что в определенный момент лучи закатного солнца били прямо в него и на одну секунду освещали пещеру до самого дна. Это и произошло — мгновенно, как вспышка молнии. Но Робинзону было достаточно, чтобы понять, что его первый день внутри пещеры подошел к концу.

Он поспал, съел лепешку, поспал еще немного, выпил молока. И вдруг увидел новую вспышку света. Прошел еще один день, но для Робинзона он промелькнул, как сон. Он потерял чувство времени. Следующие двадцать четыре часа прошли еще быстрее, и Робинзон уже не знал, спит он или нет.

Наконец он решил подняться и отправиться дальше. Некоторое время он шел на ощупь, пока не нашел то, что искал: перед ним был вход в очень узкий колодец. Робинзон попытался пролезть в него по гладким стенам, но отверстие оказалось слишком узким, и он мог протиснуться лишь по пояс. Тогда ему в голову пришла идея: раздеться и натереться остатками молока. Он просунул голову в колодец и стал медленно, но уверенно продвигаться вперед, как лягушка в глотке змеи.

Робинзону показалось, что он опустился в мягкое теплое гнездо, и оно приняло его так, будто было для этого создано. Он свернулся клубком, прижав колени к подбородку, скрестил ноги и обхватил руками ступни. Ему было так хорошо, что он тут же заснул. И как же он был удивлен, когда пробудился! Темнота вокруг него стала белой! Он по-прежнему ничего не видел, но теперь был погружен не в черный, а в белый мрак! Яма, в которой он лежал, была такой нежной, такой теплой, такой белой, что он не мог не подумать о своей матери. Ему казалось, что мама держит его на руках и убаюкивает пением. Его отец был маленьким и болезненным, мать же — большой, сильной и спокойной. Она никогда не сердилась, но ей всегда было достаточно просто посмотреть на детей, чтобы узнать, что они затевают.

Однажды, когда она сидела с детьми на втором этаже, а отца не было дома, в лавке вдруг начался пожар. Огонь стал распространяться с ужасающей быстротой по ветхому деревянному дому. Прибежал маленький суконщик и заметался, причитая, вокруг горящего дома, где остались его жена и дети. И вдруг он увидел, как из дыма и пламени спокойно выходит его супруга со всеми детьми. Они сидели у нее на плечах, на руках, на спине, цеплялись за ее фартук. Такой ее увидел Робинзон в своей яме. Она была подобна дереву, сгибающемуся под тяжестью плодов.

Или же ему виделся канун Богоявления. Мать месила тесто, в которое был запрятан боб. Тот, кому достанется кусок пирога с бобом, станет королем праздника. И Робинзону казалось, что вся Сперанца — огромный пирог, а он — то самое бобовое зернышко, спрятанное под корочкой.

Робинзон понял, что ему пора выбираться из колодца, если он не хочет остаться там навечно. Он с трудом заставил себя подняться и стал карабкаться наверх. Добравшись до пещеры, Робинзон на ощупь нашел свою одежду и взял ее в охапку, не тратя времени на одевание. Его беспокоило, что темнота вокруг оставалась белой. Может быть, он ослеп? Шатаясь, он двигался к выходу, и вдруг поток яркого солнечного света ударил ему в лицо. Стояло самое жаркое время суток, когда даже ящерицы прячутся в тень. Но Робинзон дрожал от холода и тесно сжимал колени, еще мокрые от молока. Он побежал к дому, закрыв лицо руками. Тенн скакал вокруг, радуясь возвращению хозяина, но недоумевая, почему тот такой голый и такой слабый.

С тех пор Робинзон не раз спускался в колодец, чтобы вновь ощутить чудесную безмятежность детства. Теперь он каждый раз останавливал клепсидру: ведь внутри пещеры для него не существовало ни времени, ни какого-либо распорядка. Но он был обеспокоен. Он часто спрашивал себя, не лень ли притягивает его туда, как прежде заставляла погружаться в грязь.

Чтобы отвлечься, Робинзон решил посеять рис, хранившийся в мешках с первых дней жизни на острове. До сих пор он все не решался приступить к такой неподъемной работе, как устройство рисовой плантации. Ведь рис должен расти под водой, уровень которой нужно все время регулировать. Ему пришлось перегородить реку в двух местах: в нижней части, чтобы затопить луг; и выше по течению, прокопав водоотводный канал, чтобы при необходимости осушать поле. Также надо было соорудить плотины и сделать два клапана, которые можно открывать и закрывать по мере необходимости. И тогда, если все пойдет как надо, через десять месяцев ему предстоит тяжелая работа: целыми днями собирать и чистить рис.

Когда рисовая плантация была готова, рис посеян и залит водой, Робинзон снова спросил себя: зачем это нужно? Если бы он не был одинок, если бы рядом с ним были его жена и дети или хоть какой-нибудь случайный товарищ, он знал бы, для чего он трудится. Но одиночество делало труд бесполезным.

И со слезами на глазах он снова направился в глубь пещеры.

На этот раз он пробыл там так долго, что ему едва достало сил, чтобы выбраться наружу живым.

Он стал думать, как вновь найти в себе силы жить по-человечески и выполнять наскучившую ему работу.

Он вспомнил, что отец заставлял его читать «Альманахи» Бенджамина Франклина, американского философа, ученого и видного государственного деятеля того времени. В этих альманахах Франклин излагает нормы морали, необходимые людям, которые трудятся и зарабатывают деньги. Робинзон подумал, что если он разместит эти правила по всему острову, чтобы они чаще попадались на глаза, то больше не станет отчаиваться и реже будет предаваться лени. Например, он нарезал из бревна несколько маленьких кругляков и составил из них на песке следующую фразу: «Бедность лишает человека достоинства: пустому мешку трудно стоять».

В свод пещеры он вделал маленькие камешки, образовавшие что-то вроде мозаики, гласившей: «Если лгать — второй грех, то первый — брать взаймы, так как долги порождают ложь».

Из сосновых щепок, завернутых в паклю, Робинзон выложил на камнях еще одну надпись, которую всегда можно было сделать пылающей: «Если бы подлецы знали все выгоды добродетели, они бы стали добродетельными из подлости».

И был, наконец, девиз, длиннее остальных, из ста сорока двух букв. Робинзон решил выстричь по букве на спине у каждой козы в загоне, чтобы как-нибудь по воле случая они сами собой составили фразу: «Тот, кто убивает свинью, уничтожает всех свиней, которых она могла бы породить до тысячного поколения. Тот, кто тратит монету в пять шиллингов, лишает себя горы золотых монет».