Но купчиха пила сливянку. И, появляясь на крыльце, чаще всего она держала в руке сдобную сахарную плюшку, крошки сладкой пудры с которой осыпались вниз и оседали на обширном купчихином животе. Купчиха была злой. Она выискивала на каждой вещи грязные пятна или выдернутые нитки. А если всего этого не было, просто так поднимала крик. И почти всегда не доплачивала пару копеек, стараясь не доплачивать особенно Тане. Если остальных троих прачек – толстых, опустившихся женщин из далекой сельской глубинки, приехавших в Одессу совсем недавно, по необходимости она вынуждена была терпеть, то местную Таню невзлюбила больше всех остальных и время от времени открыто выражала свою неприязнь.

Прачкам было под пятьдесят. Отупевшие, огрубевшие от тяжелой жизни, они ограничивались лишь несколькими словами, которые служили для них связующим звеном между купчихой и приказчиками грошовых лавок, которых было очень много в окрестностях. Оказавшись в Одессе недавно, они так и не пришли в себя от шумной и не похожей ни на что жизни, без предупреждения обрушившейся на них в их новых домах. Их мужья, дочери и сыновья работали на фабриках, которыми совсем недавно застроили все окрестности Одессы. Были прачки из числа сельских батрачек, которые вместе с мужьями после открытия на Молдаванке железной дороги хлынули в быстро разрастающийся город в поисках лучшей жизни. Но не нашли ничего лучше открывшихся перед ними бедняцких предместий, а потому надолго там застряли.

А Тане было восемнадцать. И одного этого было достаточно, чтобы купчиха возненавидела ее всем своим расчетливым сердцем. Тоненькая, изящная, с лучистыми карими глазами и медовым блеском темно-каштановых, почти черных волос Таня изъяснялась не только грамотно, но и разумно, чем разительно отличалась от обыкновенной жительницы городских предместий, вышедшей из низин городской бедноты. В разлете бровей, в гордой осанке ее тонкой фигуры, в надменном, но в то же время грациозном повороте головы было что-то такое, что поневоле приковывало к ней взгляды, заставляя всех чутко реагировать на ее присутствие. Сама же Таня не особо задумывалась о том, что так сильно отличается от всех остальных.

Итак, ей было 18 лет. Но в свои годы Таня чувствовала себя гораздо старше других прачек, работавших у купчихи. Два раза в неделю, по вторникам и четвергам, она стирала во дворе купчихи белье. Таня твердо знала, что купчиха ее не любит, а потому постоянно недоплачивает копейки. Копейки, которые были необходимы ей как воздух, как кровь, текущая в ее жилах, как сама жизнь.

Мечтать Таня не умела. Жизнь слишком рано отучила ее от этой пагубной привычки. Все девичьи мечты Тани закончились в один-единственный день – когда торговец полотном, владелец доходного дома по Старопортофранковской улице, выгнал ее с больной бабушкой из маленькой уютной квартирки во флигеле. И все было просто: за квартиру больше нечем было платить.

В этих совсем небольших, но уютных комнатах, выходящих в заросший кустами и деревьями дворик, прошло детство Тани. Там она прожила всю свою жизнь. Оттуда ходила в первые классы церковно-приходской школы. Там переживала сложный процесс взросления и первую любовь. В этом дворике весной отмечали ее день рождения.

Бабушка и соседка тетя Песя выносили во двор столы, и все соседи несли различную снедь, ароматы от которой сказочным облаком поднимались в воздух. И на всех хватало и фаршированной рыбы, и жареных цыплят, и медовых пряников, и слоеных пирожков, под которые до самой ночи пелись развеселые одесские песни. И подарки, целая гора подарков для маленькой Тани, сразу от всех соседей – разноцветные картинки из картона, которые можно было раскладывать в разные стороны, мягкие котята из шерсти, заводная утка, которая ездила по двору на огромных деревянных колесах, громыхая разбитым жестяным боком, и ленточки, и отрезы на платья, из которых бабушка шила потом самые невероятные, самые прекрасные наряды в мире…

Все закончилось год назад, ледяным днем ранней осени, когда с моря пришел ветер и накрапывал дождь, а торговец полотном с подсобным рабочим выбрасывали во двор из флигеля их вещи. И выцветшие дешевые ленты Тани, безвольно повиснув на кусте сирени, были похожи на непролитые слезы. Это были осколки детства. Они вонзились в разбитое сердце Тани и остались в нем незаживающими кровавыми ранами.

И за целый год, который они с бабушкой прожили в самом сердце Молдаванки, в совершенно другом районе, шрамы в Танином сердце не только не затянулись, но наоборот, стали заметнее и глубже. Несмотря на то, что комната, которую удалось снять Тане, была достаточно просторной, с каменными стенами (что для Молдаванки представляло настоящую роскошь) и двумя большими окнами, выходящими в темноватый двор, привыкнуть к своему новому жилищу она так и не смогла. Более того: Таня изо всех сил возненавидела его, при этом внешне стараясь никак не показывать этого, лишь загоняя эту ненависть как острую занозу в самые глубины своего сердца.

Молдаванка стала единственным местом, способным их приютить. Несмотря на бедность, людскую скученность и тесноту, это был самый знаменитый район Одессы. И конец Запорожской улицы, где Таня оказалась вместе с бабушкой, она знала прекрасно, ведь это было совсем близко от Госпитальной улицы, где находилась самая знаменитая больница Одессы – построенная в 1870 году Еврейская больница. А именно туда жизнь приводила Таню не раз.

Несмотря на славу, которую успел заслужить этот район Одессы, никто так никогда и не узнал, откуда возникло название Молдаванка – в месте, где молдаван, в общем-то, почти и не было.

Впервые в официальных документах Одессы Молдаванка появилась в плане 1814 года, где было упоминание о небольшом молдавском поселении в районе Косвенной улицы. Впрочем, наряду с этим упоминанием в плане тут же появилась приписка о том, что вместе с молдаванами это поселение населяют представители и других национальностей, в частности, украинцы, евреи и греки, которых по переписи было намного больше, чем самих молдаван.

В 1817 году, когда Одесса получила официальный статус «порто-франко», новый район сразу же стал невероятно многолюдным – в частности, благодаря трем большим удобным дорогам, которые соединяли Одессу с тремя соседними губерниями (к примеру, с Бессарабией), а также с важными для торговли и развития города районами сельской местности.

Неизвестно, как и когда это произошло, но остатки молдавских поселенцев полностью исчезли из нового района (в котором больше никто и никогда не слышал ни о каких молдаванах), а их место заняли представители самой отчаянной прослойки населения Одессы – морские контрабандисты, в лабиринтах Молдаванки устраивающие свои многочисленные склады.

Статус вольного города с процветающей торговлей привел к тому, что сюда в поисках легкой добычи сразу же хлынули проходимцы всех видов и мастей, любители веселой жизни и авантюристы. И в те годы не существовало добычи надежнее и богаче, чем контрабанда морем, все более процветавшая и развивавшаяся по мере укрепления и расширения морской торговли. Порт сразу стал центром торговой жизни Одессы. А контрабандисты – тенью этой процветающей жизни, оборотной стороной медали. Именно расцвет такой незаконной торговли морем и привел к тому, что новый район необычайно расширился и стал активно застраиваться.