– Куда мы поедем? Я только с вокзала… – начал было Володя, но Бочаров, не слушая его, решительным шагом направлялся к карете. – На место преступления, – бросил он через плечо.

Труп лежал на земле, полностью скрытый под грубой холстиной, а место преступления было оцеплено жандармами. При виде такого количества жандармов и высоких чинов из полиции редкие прохожие, уже появляющиеся на улице, заметно ускоряли шаг. Бочаров решительно направился к трупу, возле которого хлопотал судебный медик. Володя, чувствуя легкую дурноту, плелся следом за ним.

– Докладывайте, – бросил Бочаров, и судебный медик приподнял холстину. При виде того, что скрывалось под ней, у Володи закружилась голова.

Он чувствовал себя так, словно весь его мир разом рухнул, оставив вместо себя почерневшие, чудовищные руины. И дело было даже не в ужасающем виде трупа, который выглядел отталкивающе и страшно. А в том, что Володя никогда не видел так близко смерть и не думал, что смерть может быть такой – одновременно будничной и страшной. Прежние представления о жизни вдруг стали таять, как мыльные пузыри, растворяясь прямиком в воздухе. И впервые в жизни Володя почувствовал, что писал стихи, ничего не зная о жизни и даже не догадываясь о том, что жизнь бывает такой.

– Убитый – мужчина между 50-ю и 60-ю, судя по одежде, принадлежал к состоятельному сословию, – бубнил судебный медик, – труп после наступления смерти привязали веревками к решетке.

– Как он был убит? – спросил Бочаров.

– Судя по признакам первичного осмотра, ему перерезали горло. Более точно причину смерти определит вскрытие. Повреждения на теле были нанесены после смерти. Лицо после смерти разбили тяжелым предметом – металлическим или деревянной дубиной. По всей видимости, чтобы его нельзя было опознать. Так же после смерти были отрезаны пальцы на обеих руках и нанесена рана на животе.

– Что за рана на животе? – нахмурился Бочаров.

– Ему вскрыли брюшную полость вертикальным разрезом и удалили внутренние органы. Если говорить по-простому, его выпотрошили, как мясную тушу на скотобойне. Желудок, кишечник… Всего этого нет.

– Разрез медицинский?

– Нет. Судя по всему, резал не медик. Разрез несколько сдвинулся в сторону, так как первоначально убийца зацепил ребра, а потом продолжил резать уже в другом месте.

– Этого нам только и не хватало… чокнутый убийца, – пробормотал Бочаров. – Что у него в карманах?

– Бумажные деньги, платок. Никаких документов и записок нет. На правой руке убитого – золотой браслет с инициалами Б. К.

– Золотой браслет? – насторожился Бочаров. – И убийца его не взял?

– Нет. И деньги тоже. У него в обоих карманах денег рублей 50. Немалая сумма. И убийца их оставил.

– Значит, убили его не ради ограбления.

– Какое уж тут ограбление! – хмыкнул медик. – Станет грабитель так разделываться с трупом! Кстати, есть один очень интересный факт: судя по первичным признакам, он мертв дней пять, не меньше. Тело закостенело характерным образом, видны начальные следы разложения. Но, судя по отсутствию трупного запаха – вернее, запах выражен меньше, тело, похоже, держали в каком-то холодном месте, например, в подвале, что позволило ему хорошо сохраниться. И до того момента, как его подвесили, суток пять он пролежал там.

– Ладно. Можете забирать в анатомический театр для вскрытия, – распорядился Бочаров, и возле тела тут же засуетились жандармы, которые под руководством медика стали заворачивать тело в холстину и укладывать на телегу.

Сделав знак Володе следовать за ним, Бочаров уселся обратно в карету и скомандовал:

– В участок.

Всю дорогу Володя молчал. Его била нервная дрожь, и он пытался скрыть эту слабость любым образом. Но его серая бледность сразу бросалась в глаза.

– Вы не привыкли к таким зрелищам, – усмехнулся Бочаров.

– Не привык, – признался Володя.

– Признаться честно, я тоже. Давно такого у нас не было. У нас всё было по-другому. Другие преступления, другие убийства. А это какая-то непонятная, необъяснимая жестокость. И это ставит в тупик.

– Это мог сделать только сумасшедший.

– Возможно. Но вы представляете, как теперь его искать, этого сумасшедшего, да еще в городе, где люди способны на всё? Нам предстоят нелегкие дни. Поэтому сразу приступаем к работе. А перед дядей вы успеете за нас заступиться потом.

В коридоре участка был слышен грохот, словно кто-то колотил кулаком. Остановившись, Бочаров нахмурился.

– Что происходит? Доложить!

Молоденький пристав вытянулся в струнку.

– Так скототорговец бушует! Тот, который пальцы за суп нашел. Вторые сутки бушует. Хипиш такой – земля трясется!

– Вы его не выпустили?

– Никак нет! Вы сами велели не выпускать, пока того, чьи пальцы, не найдут!

– Уже нашли. Вот что – ведите-ка мне этого скототорговца, побеседуем за жизнь. С чего-то ведь надо начинать, или как?

По дороге к кабинету Бочаров кратко рассказал Володе о человеческих пальцах, найденных в супе и в пирожках на Привозе.

– Похоже, мы нашли того, чьи пальцы. А скототорговца придется выпускать.

– Он-то тут при чем? Зачем вы вообще его задерживали? – удивился Володя. – Ему же просто не повезло!

– Это мне не повезло! – хмыкнул Бочаров.

Жесткий валик царапал ткань, и Таня поняла, что скоро это будет заметно. Впрочем, на ткани купчихи ей было плевать. Известковая вода оставляла на пальцах белые разводы, и после стирки у Тани очень сильно болели руки. Эту боль было трудно унять.

В Одессе всегда не хватало воды. А потому процесс стирки превращался в мучительную и долгую процедуру, когда лохань заполнялась до предела бельем, а воду брали частично из редких колодцев, а частично – из источников-солончаков, вода из которых, не пригодная для стирки, разъедала и руки, и ткань.

Во дворе купчихиного дома, где был один-единственный колодец, четыре прачки расправлялись с бельем, многократно прополаскивая его в грязноватой воде корыта, а затем сбивая валиком на жестких досках, до того момента, как на длинных веревках, протянутых через весь двор, можно будет растянуть мокрую тяжелую ткань.

Время от времени на крыльце дома появлялась купчиха и неприязненно поглядывала на процесс стирки. Чаще всего лицо ее было раскрасневшимся от горячего чая и (как подозревала Таня) вечной сливянки, хранившейся в купчихиных погребах.

Купчиха была родом из центра России, именно оттуда она привезла с собой рецепт сливянки-водки, совсем не характерной для Одессы, почти не употребляемой в этих краях. Здесь, на Молдаванке, пили либо самогон местного разлива, который изготовляли самые настоящие мастера, либо просто чистую водку, либо горилку с перцем, которую продавали в окрестных лавках. Стоила она чуть дороже обычной водки, но пользовалась неизменным спросом почти у всех сословий, во всех дворах.