«Это нонсенс. Зачем создавать себе проблемы?»

«О, у меня действительно все хорошо». Его дедушка улыбнулся. «То, что вы могли бы назвать привилегированным положением, иметь внука, который является международной знаменитостью».

— Хорошо, — сказал Микали. «Итак, у вас у власти военная хунта, и им не нравятся мини-юбки. Ну и что? Я бывал в местах и похуже, чем сегодняшняя Греция, поверь мне». 

«Тысячи политических заключенных, система образования, используемая для идеологической обработки маленьких детей, левые практически уничтожены. Похоже ли это на дом демократии?»

Ничто из этого не оказало ни малейшего влияния на Микали. На следующий день он вылетел в Париж и в тот же вечер дал сольный концерт Шопена, благотворительное мероприятие в поддержку международных исследований рака.

Его ждало письмо от его лондонского агента Бруно Фишера о предстоящем осенью турне по Англии, Уэльсу и Шотландии. Он провел некоторое время, обдумывая это в своей гримерке после концерта, когда раздался стук в дверь, и на сцену заглянул швейцар.

— К вам джентльмен, месье Микали.

Его оттолкнули с дороги, и появился крупный, дородный человек с редеющими волосами и густыми черными усами. На нем был поношенный плащ поверх мятого твидового костюма.

«Привет, Джонни. Рад тебя видеть. Клод Жарро — старший сержант Третьей роты, второй представитель. Мы вместе совершили ту ночную высадку в Эль-Кебире.»

— Я помню, — сказал Микали. — Ты сломал лодыжку.

— И ты остался со мной, когда феллага прорвали линию. Жарро протянул руку. «Я читал о тебе в газетах, и когда я увидел, что ты даешь этот концерт сегодня вечером, я подумал, что пойду с тобой. Не для музыки. Для меня это ни черта не значит. Он ухмыльнулся. «Я не мог упустить шанс поприветствовать еще одного старого Сиди-бель-Аббеса за руку».

Может быть, он хотел прикоснуться, он, конечно, был достаточно потрепан, но его присутствие вернуло старые времена. По какой-то причине Микали проникся к нему теплотой.

«Я рад, что ты это сделал. Я уже собирался уходить. Как насчет того, чтобы выпить? Здесь поблизости должен быть бар.»

«На самом деле у меня есть гараж всего в квартале отсюда», — сказал Жарро. — У меня маленькая квартирка над ним. На данный момент у меня есть несколько хороших вещей. Настоящий Наполеон.»

— Веди, — сказал Микали. — Почему бы и нет?

* * *

Стены гостиной были увешаны фотографиями, описывающими карьеру Жарро в Легионе, и повсюду были сувениры, включая его белые кепи и парадные эполеты на буфете.

Бренди «Наполеон» был достаточно настоящим, и он довольно быстро опьянел.

— Я думал, тебя выгнали во время путча? — спросил Микали. «Разве ты не был по уши в ОАГ?»

— Конечно, был, — воинственно сказал Жарро. «Все эти годы в Индокитае. Я был в Дьенбьенфу, ты знаешь это? Эти маленькие желтые ублюдки держали меня шесть месяцев в лагере для военнопленных. С нами обращались как со свиньями. Затем фиаско в Алжире, когда старик пошел и сделал с нами грязное дело. Каждый уважающий себя француз должен быть членом ОАГ, а не просто лопухом вроде меня». 

«Не так уж много будущего в этом сейчас, не так ли?» Сказал Микали. — Старина показал, что он говорит серьезно, когда приказал застрелить Бастьена Тири. Сколько попыток сбить его с ног, и ни одна из них не увенчалась успехом?»

Ты прав, — сказал Жарро, отпивая. «О, я сыграл свою роль. Вот, взгляни.»

Он снял коврик с деревянного сундука в углу, нащупал ключ и с трудом отпер его. Внутри был значительный ассортимент оружия. Несколько пистолетов-пулеметов, набор пистолетов и гранат.

«У меня это здесь уже четыре года», — сказал он. «Четыре года, но сеть накрылась. С нас хватит. В наши дни мужчине приходится искать другие способы.»

— В гараже? — спросил я.

Жарро приложил палец к носу. «Пойдем, я тебе покажу. Эта чертова бутылка все равно пуста.»

Он открыл дверь в задней части гаража и обнаружил комнату, заваленную картонными коробками и упаковочными ящиками всех видов. Он открыл одну и достал другую бутылку бренди «Наполеон».

— Я же говорил тебе, что это еще не все. — Он махнул рукой. «Здесь больше всего. Любая выпивка, какую захочешь. Сигареты, консервы. Освободится к концу недели.»

«Откуда все это берется?» — спросил Микали.

«Можно сказать, с заднего сиденья проезжающего грузовика». Жарро пьяно рассмеялся. «Никаких вопросов, никаких учений, как мы привыкли говорить в Легионе. Просто запомни это, друг мой. Все, что тебе когда-нибудь понадобится — все, что угодно. Просто подойди к старому Клоду. У меня есть связи. Я могу достать тебе что угодно, и это обещание. Не только потому, что ты старый подручный бель-Аббеса. Если бы не ты, феллага, вероятно, отрезал бы мне яйца, среди прочего, в тот раз.»

К этому времени он был уже очень пьян, и Микали поддакивал ему, хлопая по плечу. «Я запомню это».

Жарро вытащил пробку зубами. — За Легион, — сказал он. «Самый эксклюзивный клуб в мире».

Он отпил из бутылки и передал ее через стол.

Он был на гастролях в Японии, когда получил известие о смерти своего дедушки. Старик, с годами становившийся все слабее и страдавший артритом в одном бедре, некоторое время нуждался в палках, чтобы ходить. Он потерял равновесие на кафельном полу балкона квартиры и упал на улицу внизу.

Микали отменил все концерты, какие мог, и улетел домой, но прошла неделя, прежде чем он добрался до Афин. В его отсутствие коронер распорядился провести похороны, кремацию в соответствии с пожеланиями Дмитрия Микали, изложенными в письме с инструкциями его адвокату.

Микали сбежал на Гидру, как и раньше, на виллу на полуострове за Молосом. Он переправился из Афин в порт Гидра на подводных крыльях и обнаружил, что Константин ждет, чтобы забрать его на катере. Когда он поднялся на борт, старик, не говоря ни слова, вручил ему конверт, запустил двигатели и вывел лодку из гавани.

Микали сразу узнал почерк своего деда. Его пальцы слегка дрожали, когда он открывал конверт. Содержание было кратким.

Если ты читаешь это, значит, я мертв. Рано или поздно это приходит ко всем нам. Итак, никаких грустных песен. Больше никакой моей глупой политики, чтобы утомлять вас, потому что, в конце концов, конец, возможно, всегда один и тот же. Я знаю только одно с полной уверенностью. Ты осветил последние годы моей жизни гордостью и радостью, но больше всего своей любовью. Я оставляю тебе свое и свое благословение