увидел лицо водителя, а затем грузовик скрылся за углом и уехал.

Ей потребовалось несколько часов, чтобы умереть, а он сидел в больнице у ее кровати, держа ее за руку, не отпуская, даже когда ее пальцы окоченели в смерти. Полиция была подавлена и извинялась. К сожалению, свидетелей не было, что усложняло дело, но они, конечно, продолжат поиски.

Не то чтобы в этом была необходимость, поскольку Микали достаточно хорошо знал водителя грузовика Citroen. Клод Галли, грубый грубый человек, который управлял небольшим гаражом недалеко от реки с помощью двух механиков.

Он мог бы дать полиции информацию. Он этого не сделал. Это было личное. Кое-что, с чем он должен был справиться сам. Его предки прекрасно поняли бы, потому что на Гидре веками кодекс вендетты был абсолютным. Человек, который не отомстил за зло, причиненное его собственным, сам был проклят.

И все же было нечто большее, чем это. Странное, холодное возбуждение, наполнившее все его существо, когда он ждал в тени напротив гаража в шесть часов вечера.

В половине шестого двое механиков ушли. Он подождал еще пять минут, затем перешел дорогу ко входу. Двойные двери были открыты в ночь, «Ситроен» был припаркован лицом к улице, а позади бетонный пандус круто спускался в подвал.

Галли работал за верстаком у стены. Правая рука Микали скользнула в карман плаща и сжала рукоятку кухонного ножа, который он носил там. Затем он увидел, что есть более простой способ. Тот, который нес в себе значительную долю поэтической справедливости.

Он наклонился в кабину «Ситроена», рукой в перчатке перевел рычаг переключения передач в нейтральное положение, затем отпустил ручной тормоз. Автомобиль набрал обороты, начал катиться быстрее. Галли, как обычно, полупьяный, заметил движение только в последний момент и с криком повернулся, когда трехтонный грузовик прижал его к стене.

Но в этом не было никакого удовлетворения, потому что Катина ушла, ушла навсегда, как и отец, которого он никогда не знал, мать, которая была лишь смутным воспоминанием, его бабушка.

Он часами бродил под дождем в каком-то оцепенении, и, наконец, ближе к полуночи к нему на набережной пристала проститутка.

Ей было сорок, а выглядела она старше, вот почему она не включила свет слишком сильно, когда они добрались до ее квартиры. Не то чтобы это имело значение, потому что в тот конкретный момент Джон Макали не был уверен, что реально, а что нет. В любом случае, он никогда в жизни не был с женщиной.

Факт, который его неопытная неуклюжесть вскоре раскрыла, и с забавной нежностью, которую такие женщины часто проявляют в подобных обстоятельствах, она посвятила его в тайны так быстро, как только мог кто-либо.

Он быстро научился, оседлав ее в контролируемой ярости, раз, другой, заставляя ее кончить впервые за многие годы, стонать под ним, умоляя о большем. Потом, когда она заснула, он лежал в темноте, поражаясь той силе, которой обладал, которая могла заставить женщину поступать так, как она поступала; делать то, что она делала. Странно, потому что это имело для него мало значения, эта вещь, которую он всегда понимал, была такой важной.

Потом, когда он снова шел по улицам навстречу рассвету, он никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким. Когда он, наконец, пришел на центральный рынок, там царила суета, носильщики разгружали тяжелые повозки с продуктами из страны, и все же казалось, что они движутся в замедленном темпе, как будто под водой. Он как будто существовал на отдельном плане.

Он заказал чай в круглосуточном кафе и сел у окна, выкурив сигарету, затем заметил лицо, смотрящее на него с обложки журнала на стойке рядом с ним. Стройная, жилистая фигура в камуфляжной форме, загорелое лицо, невыразительные глаза, винтовка в одной руке.

В статье внутри, когда он закрыл журнал, обсуждалась роль Иностранного легиона в войне в Алжире, которая тогда была в самом разгаре. Люди, которые всего год или два назад были забросаны камнями портовыми рабочими в Марселе по возвращении из Индокитая и вьетнамских лагерей военнопленных, снова сражались за Францию в грязной и бессмысленной войне. Писатель назвал их людьми без надежды. Мужчины, которым больше некуда было идти. На следующей странице была фотография другого легионера, наполовину приподнятого на носилках, с перевязанной грудью, пропитанной кровью. Голова была выбрита, щеки ввалились, лицо осунулось от боли, а глаза смотрели в бездну одиночества. Для Микали это было все равно, что смотреть на свое отражение в зеркале. Он закрыл журнал. Он осторожно поставил его на подставку, затем сделал глубокий вдох, чтобы унять дрожь в руках. Что-то щелкнуло в его голове. Звуки снова всплыли на поверхность. Он осознавал раннюю утреннюю суету вокруг него. Мир вернулся к жизни, хотя он больше не был его частью, и никогда им не был.

Боже, но ему было холодно. Он встал, вышел и быстро зашагал по улицам, засунув руки глубоко в карманы.

Было шесть часов утра, когда он вернулся в квартиру. Он казался серым и пустым, лишенным всякой жизни. Крышка пианино была открыта, ноты все еще стояли на подставке, как он их и оставил. Он пропустил экзамен, но сейчас это не имело значения. Он сел и начал медленно и с большим чувством играть ту запоминающуюся маленькую пьесу «Пастер» Гровлеза, которую он играл в день похорон своей бабушки в Нью-Йорке, когда приехал Дмитрий Микали.

Когда затихли последние ноты, он закрыл крышку пианино, встал, подошел к бюро и достал свои паспорта, греческий и американский, поскольку у него было двойное гражданство. Он в последний раз оглядел квартиру, затем вышел.

В семь часов он был в метро по пути в Венсен. Оказавшись там, он быстро зашагал по улицам к Старому форту, вербовочному центру для Иностранного легиона.

К полудню он сдал свои паспорта в качестве подтверждения личности и возраста; прошел строгий медицинский осмотр и подписал контракт, обязывающий его служить в течение пяти лет в самом знаменитом полку любой армии в мире.

В три часа следующего дня в компании трех испанцев, бельгийца и восьми немцев он был на пути поездом в Марсель, в форт Святого Николая.

Десять дней спустя, вместе со ста пятьюдесятью новобранцами и рядом других французских солдат, служивших в то время в Алжире и Марокко, он покинул Марсель на военном корабле, направлявшемся в Оран.

И 20 марта он прибыл в свой конечный пункт назначения. Сиди-бель-Аббес, все еще центр, как это было почти столетие, всей деятельности Легиона.

Дисциплина была абсолютной, тренировки жестокими