Самое время было пригрозить ей — несмотря на то что она задумала в отношении его, он готов сию же минуту позвонить в милицию и сдать ее — тотчас. Но он не сделал этого. Смалодушничал. И подумал как бы вдогонку своим чувствам: он таков, каков есть. А будь он другим человеком, то и музыка его была бы другой. Кроме того, все знают, что он — человек с фантазией, с тайной, а потому… пусть себе поживет в его доме эта малахольная! Даже если она — убийца. Если все это и раскроется — ну и что? Он мысленно увидел заголовки в газетах и журналах (Рубин-то расстарается, когда почует шанс на бесплатную рекламу): «В доме известного композитора Германа Родионова целый месяц (или год, два!) жила девушка-убийца». Или: «Композитор и убийца — что их связывало, кроме творчества?» Быть может, к тому времени он уже напишет музыку к фильму, и хорошая реклама автору будет обеспечена.

«Ты дурак, Гера», — сказал он, однако, сам себе, вернувшись в гостиную. Взбил подушку, лег на диван и укрылся пледом. На экране телевизора разыгрывались нешуточные страсти очередного мелодраматического сериала. Захотелось ему, видите ли, таких же страстей, впечатлений, острых ощущений? Пусть она поживет… Пусть.

Ночью он проснулся и понял, что забыл запереть курятник. Выглянул в окно — поднялась метель. Надел куртку с капюшоном, вышел на крыльцо и, как в холодную воду, бросился в вихри пурги. Мелкими перебежками, проваливаясь в густо наметенные, голубые от света единственного фонаря сугробы, он добрался до выложенного из кирпича курятника, посветил фонариком — все куры, похоже, живы, они сидели, тесно прижавшись друг к другу, на жердочках, мигая своими смешными нижними веками. В двух ящиках, устланных соломой, он нашел шесть розоватых, очень холодных яиц.

«Известный композитор выращивает кур в киселевском лесу…»

Вернулся в дом, дрожа от холода. Выложил свою добычу в миску, поставил ее на стол. Включил чайник.

— Что случилось? — Нина появилась ниоткуда. Стояла и смотрела на него, прислонясь к дверному косяку. Одетая, но сонная, хмурая, с выражением лица, как у маленькой девочки, которую разбудили слишком рано, чтобы отвести за ручку в детский сад.

— Курочек забыл запереть, — честно признался он. А что, пусть знает, как он здесь живет, раз собралась составить ему компанию! — Испугался, что они замерзнут.

— Ну и что? Живы? — Нет, она не иронизировала.

— Живы. Даже несколько яиц принес. Хотя, думаю, скоро они перестанут нестись.

— От холода?

Он кивнул:

— Извини, что разбудил.

— Ничего. Просто я испугалась. Подумала, что ты позвонил в милицию и они уже приехали, чтобы взять меня. Тепленькую. — Она поджала губы.

— Нет, я не сделаю этого.

Она посмотрела на него так, что у него сжалось сердце. Он вдруг вспомнил ее слова о том, что ей не у кого спрятаться. Он не представлял себе, как это возможно — так прожить пусть и небольшую жизнь, чтобы не заиметь никаких друзей. Но у него своя жизнь, у нее — своя.

— Будешь чай пить?

— Буду. Мне и есть почему-то захотелось. Знаешь, когда ты кормил меня вечером, мне, если честно, кусок в горло не лез. А сейчас, когда ты внятно сказал, что не сдашь меня, у меня вдруг проснулся аппетит.

— Чего ты хочешь?

— А ты можешь поджарить эти яйца? — Она как-то криво, но ужасно мило улыбнулась, как если бы нечаянно (по привычке) попросила черной икры или трюфелей.

— Могу. Только не эти. Эти замерзли. Они не разобьются. Остекленели от мороза. Я приготовлю вчерашние?

— Хорошо.

Он поставил сковородку на плиту, бросил туда кусок сливочного масла.

И тут она соскользнула спиной по косяку, села на корточки, обняла ладонями лицо и разрыдалась.

— Ну-ну, — он бросился к ней, обхватил за плечи, поднял ее и усадил за стол. — Говорю же, все будет нормально!

Масло зашипело. Он разбил на сковородку четыре яйца, посолил. В кухне вкусно запахло.

— Конечно, мне трудно понять твои чувства, к тому же у меня характер такой, я вообще мало кому верю. Но я не мог поступить иначе — не мог искренне обрадоваться тому, что внезапно в мою жизнь вторглась женщина с таким криминальным… даже не знаю, как и сказать… прошлым или настоящим.

— Спаси меня, пожалуйста! — Она оживала прямо на глазах. Из чужой и казавшейся бесчувственной особы она превращалась в остро переживающую свою беду молодую женщину. Словно до нее только сейчас начал доходить весь трагизм произошедшего. — Вадима все равно не вернешь… Я понимаю, что поступила так сгоряча, что надо было действительно, как ты и сказал, просто убежать… Но что сделано, то сделано. Просто возмущению моему не было предела. Я так ненавидела их, так презирала, я решила, что они оба вообще не имеют права на жизнь!

— Так, успокойся, и давай подумаем, что делать. Ты же не сможешь постоянно прятаться.

— А почему бы и нет?

— Хорошо. Давай сделаем так. Я должен узнать все и понять, что же на самом деле произошло и в какой ситуации ты сейчас находишься. То есть насколько она опасна и что тебе грозит, будут ли тебя подозревать. Я должен тебя кое о чем спросить. А ты отвечай, хорошо?

— Ладно.

— Где вы с мужем жили?

— У нас квартира на Трубной улице.

— Хорошее место. А конкретнее?

— Четырехкомнатная квартира, где жили мы вдвоем — я и Вадим.

— Вот представь. Он пропал. Исчез. Кто его будет искать?

— О, да, его начнут искать… Его мать, дядя, брат… У него полно родственников.

— Они же примутся звонить тебе?

— Конечно, но я отключила телефон.

— Тогда они начнут искать и тебя!

— Вряд ли. Хотя… Даже не знаю.

— Но логика-то где? Если пропал твой Вадим, а они звонят тебе, и твой телефон не отвечает, то что они сделают?

— Скорее всего, обратятся в милицию. — И она добавила, не переставая усердно макать ломтик хлеба в желток: — Но заявление у них примут только через три дня.

— Как ты думаешь, они могут начать искать его у того… друга? Как его, кстати, зовут? Вернее, звали?

— Андрей. Андрей Вербов. Послушай… послушайте. Не знаю, как к вам обращаться. Трудно как-то, когда мы на «вы», прямо совсем как чужие.

Он хотел возразить — мол, почему это так трудно, ведь они и есть чужие, просто он хочет ей помочь, но промолчал. Ему было интересно, что произойдет дальше. Хотя разве он не понимал, что она пытается увидеть в нем близкого человека, который все понял бы и не осудил ее за совершенное ею преступление. За убийство.

— Ладно, валяй на «ты», — вздохнул он, как бы сознавая, что сдал одну из своих важнейших, принципиальных позиций.

— Да, скорее всего, они начнут искать его у этого друга, его мать знает Андрея, да и брат тоже. Правда, они его недолюбливают, и, кстати, именно из-за этой истории с долгом. Но если и станут, то у Андрея дома и уж никак не на даче. Погода-то какая в этом году! Мороз, снег! Дача, конечно, хорошая, отапливаемая, но кому придет в голову приводить ее в божеский вид в январе? Нет, конечно, бывают семьи, которые и зимой время от времени ездят на дачу и даже живут там. Но у Андрея не такая семья.