– Вламываются с намерением ограбить… а…

– А ведут себя как джентльмены, – подсказал я, поскольку формулировка в точности отражала ситуацию.

– Ну что ж, будь по-вашему… – Она взяла со стола ридикюль. – Дам вам четыреста франков, а остальные хотела бы оставить себе…

– Помилуйте, мы и двумя сотнями обойдемся. Ровно столько требуется, чтобы вызволить из беды нашего раненого приятеля.

– Тогда… я пошла…

– Позвольте вас проводить. Время позднее, тьма кругом, шантрапа всякая ошивается…

И ведь не вру, так оно и есть!

– Я не против, проводите. Только следуйте за мной на расстоянии! И благодарю… Вы вели себя по-рыцарски!

– Не стоит благодарности.

Мы шли за ней метрах в двадцати, все честь по чести, как условились. И вдруг дамочка наша ускорила шаги, шмыгнула за угол, а когда мы подоспели, ее уже и след простыл. То ли убежала, то ли затаилась где в подворотне… Ладно, наше дело – предложить, клиент вправе отказаться. Пора было заняться главным: вызволить у Барышникова докторский чемоданчик, прихватить самого доктора и спешить на выручку Хопкинсу.

– Классная бабенка! – вырвалось у меня непроизвольно.

– И мы оказали ей большую услугу.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы убрали охранника, который стоял у дверей ее каюты. Дамочка-то содержалась под стражей.

И правда! Не сказать, чтобы я был последней бестолочью, но на сей раз Альфонс просек ситуацию куда лучше меня.

Занимался рассвет, когда мы наконец добрались до жилища барыги. Доктор Квасич спал на продавленном диване, Барышников с пушкой в руках стерег саквояж.

– Удалось раздобыть только полторы сотни, – сказал Альфонс. – Я думаю, не беда?

– Конечно, не беда, – откликнулся кровосос. – Полсотни наскребете запросто.

– Чтоб ты сдох! – Ничейный швырнул ему деньги, и мы подхватили саквояж. Окатили доктора холодной водой, взбодрили пинками и, когда тот очухался, поспешили к барже.

– Куда вы намерены его положить? – осведомился Квасич.

– Что значит – положить?

– Должен же он где-то отлежаться. Цистерна – неподходящее место для человека с тяжелым ранением в голову.

– Вы-то сами где живете?

– Ежедневно с четырех до шести на рояле. Ваш приятель мог бы там поместиться, но по вечерам рояль нужен для другого дела. Раненому место в больнице!

– Если понадобится, раздобудем деньжат и на больницу. Сначала надо проверить, жив ли он.

– Ранение в затылок – опасная штука. Там, у основания черепа, сосредоточены нервные узлы. Вполне возможно, что задет продолговатый мозг – medulla oblongata. Или шейный позвонок – epistropheus. В таком случае он вполне мог сыграть в ящик. Exitus lethalis.

А вот и баржа – тихая, словно вымершая. На палубе валялась скатерть. Мы бросились в трюм, первым Альфонс – у него фонарик. У подножья лестницы он включил свет и негромко вскрикнул.

Тут и мы с доктором подоспели, и у меня по спине побежали мурашки: раскрытый сундук, мешки, пустой чайник, – все на месте, только раненого нет, как не бывало. Чурбан Хопкинс исчез!

– Не может быть!

– Сегодня всю ночь дьявол с нами в прятки играет, – сказал Альфонс.

– А что стряслось-то? – полюбопытствовал Квасич.

– Раненый пропал.

– На своих двоих он не мог ушагать, поскольку ранения такого рода сопровождаются нарушением вестибулярного аппарата. Один казачий капитан, которого я два года пользовал после ранения в голову, мог ходить только по кругу. Пришлось его комиссовать.

Квасич сел на ступеньку и тотчас погрузился в сон.

– Выходит, Турецкий Султан… – пробормотал Альфонс.

– Ты о чем?

– Все-таки он застрелил Хопкинса. Боялся, что если тот выживет, правда выйдет наружу. Вот и прокрался сюда, сбросил Хопкинса в воду.

– Звучит правдоподобно, а все же не верится… Турецкий Султан – честный малый.

– Совсем сдурел? Даже таким честным парням, как я, и то нельзя слепо верить. Пораскинь мозгами: с чего бы он сбежал во второй раз, а?

На этот вопрос и впрямь было трудно ответить так, чтобы снять подозрение с Султана.

– Вот что я тебе скажу, Оковалок! Никакие объяснения меня больше не интересуют. Отныне Турецкий Султан – покойник. И этот мой приговор обжалованию уже не подлежит.

– Если мы повстречаемся, спасти от смерти его сможет только стопроцентное алиби.

Мы пожали друг другу руку. Чурбан Хопкинс может упокоиться с миром на дне морском. Гибель его будет отомщена.

Я вселился в цистерну на место, освободившееся после Хопкинса. Настали трудные времена. Работа не подворачивалась, а ведь я прежде всего матрос, и с превеликим удовольствием честно трудился бы, скажем, на каком-нибудь контрабандистском суденышке.

Но где там! Этой возможности меня лишил мой заядлый враг – бюрократия. И как назло, в ту пору у причалов Орана швартовались суда, где царил дурацкий, формальный подход и от матроса требовали кучу всяких бумаг. Им, видите ли, мало, что ты способен в одиночку за восемь минут поставить паруса, с закрытыми глазами провести корабль от Орана до Токио (мне это под силу!), – нет, изволь отвечать на идиотские вопросы: какими документами располагаешь, да занесен ли ты в реестр мореходов.

Ясное дело, занесен, только впоследствии был вычеркнут. Спросите, почему? Объясняю: потому что в Сан-Франциско сгорело здание портового управления!

Смешно, не правда ли? Ведь я матрос, а не пожарный. Судили бы пожарную команду за то, что прибыла с опозданием, или служащих, любителей бумажной волокиты, а чего к безвинному человеку придираться! Я всего лишь пытался втолковать начальнику порта, этому грубияну и забияке, что юнга-туземец вовсе не страдает бери-бери, а нога у него распухла оттого, что он умудрился наступить на гвоздь. И посему я не обязан поднимать желтый флаг и отправляться в карантин – вроде бы даже дураку понятно.

Так нет, этот остолоп разорался, хоть уши затыкай: он, мол, сейчас вызовет полицию и отправит меня за решетку. Я ему тихо-спокойно отвечаю: нечего реветь, как бык, даже ежели ты скотина. Он взъярился пуще прежнего и велел мне отправляться в контору, а там он меня как следует проучит. Я ему деликатно предложил заткнуть пасть и повернул к выходу. Он хвать меня за руку. Я, по-прежнему сохраняя кротость и терпение, попытался отстранить его. И отстранил… на стеклянную дверь. Но керосиновой лампой запустил в него лишь после того, как он выхватил револьвер. У меня достало гуманности столкнуть объятого пламенем начальника порта в бассейн для сбора дождевой воды, и тем самым я спас ему жизнь. Думаете, он меня поблагодарил? Ошибаетесь! Настрочил донос, и в результате мое честное имя было вычеркнуто из реестра мореходов, а самого меня объявили в розыск.