Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этом месте приятель мой обычно замолкал, некоторое время, не понимающе, смотрел на меня, а потом, засмеявшись, садился к столу и, налив по рюмке, мы выпивали за здравие очередного властителя дум, если тот все еще был жив, ну или за упокой, если душа его уже покинула сей бренный мир.
А когда к нам присоединялся Владимир Казаков давний знакомый моего приятеля и по совместительству — барнаульский поэт, издавший к этому времени уже пару книжек, то могли и просидеть за разговорами до самого утра, если это была пятница или суббота, лишь бы водки хватило. Эх! Какое было время! Безмятежное и неторопливое.
А потом, моя любимая девушка решила, что хватит нам целоваться на последнем ряду в кинотеатрах или в теплых подъездах. Хватит бояться, что внезапно вернувшаяся от родственников или из церкви её квартирная хозяйка застанет нас за занятием более предосудительным, чем невинные поцелуи. «Пора заканчивать с этой самодеятельностью» заявила она и повела меня в загс.
Так я, из беззаботного холостяка, очень быстро превратился в солидного мужчину, обремененного, хоть и «маленькой, но семьей», что налагало на бедного меня нешуточные обязанности по обеспечению новой ячейки общества всяческими благами.
Через два года после рождения дочери, передо мной остро был поставлен вопрос получения собственного жилья. Во времена, позже названных «застойными», получить быстро квартиру в крупном промышленном центре, рядовому рабочему или итр — квест из разряда мало проходимых. Поэтому, по примеру первого российского либерала, «я взглянул окрест меня» и увидел, что буквально в ста километрах от моего, уже ставшего родным города, достраивается коксохимический завод, где ценным специалистам предоставляют квартиры в течение трех-семи месяцев.
Взяв, в отделе кадров выписку из трудовой книжки, что к моему немалому удивлению, оказалось не так просто, и пришлось прибегнуть к хитрости, я сел в электричку и уже через три часа сидел перед главным механиком Коксохима. Серьезный рыжеватый мужчина просмотрел по бумажке мой довольно извилистый трудовой путь, покрутил в руках диплом политеха, потом поспрашивал немного о моей нынешней работе, о семье и, покопавшись в толстой кипе чертежей лежащей на приставном столике, подал мне два, сказав посмотреть чертежи и прокомментировать. Сам же снова занялся просмотром, каких то бумаг.
Никак проэкзаменовать меня дядя хочет. Ну-ну. Развернув чертежи, ничего особенного не увидел. Обычная зубчатая передача, да еще прямозубая. Зубчатое колесо большого диаметра задано без отрицательного смещения, следовательно и шестерня тоже без смещения но уже положительного. Внутренний диаметр шестерни был коническим и без шпоночной канавки, ее просто невозможно было продолбить не вскрыв деталь с одного конца.
Минут через десять механик положив на край стола подписанные документы, обратил свой взор на меня. Я не стал тянуть кота за хвост:
— Не знаю, чем руководствовался конструктор, но по мне так шестерня ослаблена и будет ломаться. Нужно было рассчитать смещение, то есть корригирование, тогда можно не изменяя ни передаточного числа, ни межцентрового расстояния, увеличить диаметр шестерни, после этого она проработает гораздо дольше.
— А если не делать корригирования?
— Можно шлифовать зубья или попытаться накатывать, а если не начем, то шлифовать хотя бы впадины между зубьями, чтобы убрать микротрещины после фрезы и закалки. Хотя, думаю, это мало, что даст. Можно еще попробовать изготовить шестерню из более прочной стали, нежели чем 40Х, на вскидку не скажу нужно поискать в справочнике.
Взглянув на механика, уловил мелькнувшую досадливую гримасу. Это что облом или у них действительно проблемы с этой зубчатой передачей? Но последующие слова механика меня приободрили:
— Понятно. Согласен поработать какое-то время на станке?
— Кроме токарного, могу почти на любом.
— Даже на расточном?
— На горизонтально-расточном полгода работал.
— Тогда оставь в отделе кадров свой адрес и жди вызова.
Бумажка с приглашением и гарантией получения квартиры от предприятия в течение семи месяцев, подписанная директором завода, пришла через неделю, а уже через три недели я помогал слесарям распаковывать и устанавливать новенький горизонтально-расточной станок. Через полгода получил квартиру в только что построенном доме. Перевез жену с дочерью, детскую кроватку, диван, кухонный стол и книги. И какое-то время мне стало ни до философии, ни до поэзии, ни до старых приятелей.
Ишь как на ностальгию пробило! Улочки старого города, что ль на меня так повлияли. Тряхнул головой, выбивая из неё это старческое нытье, и вслед за Гришкой шагнул во двор. Следом втянулась и остальная четверка.
— Стоп мужики! Побудьте пока здесь, а я посмотрю, что там и как.
Неизвестно чем больна Гришкина мать, вдруг что-то заразное, потому пусть пока парни во дворе потопчутся.
Прежде чем зайти в дом спросил Гришку, что за долгострой у них во дворе. Гришка шмыгнул носом и, опустив голову, произнес:
— Папка дом новый хотел построить.
— А что не достроил?
— Помер папка. — Гришка отвернулся и стер слезы кулаком.
Вот блин! У парнишки горе, а я тут с расспросами. Но, пацан постояв немного, справился с собой ирешительно пошел к крыльцу.
Войдя в дом вслед за ним, я огляделся. Сравнительно большая комната с печью, столом, и четырьмя стульями. Пара икон в красном углу и две двери. Значит есть по крайней мере еще две комнаты. На стене там, где мне в том мире привычнее было видеть старые выцветшие фотографии, висели, в простых деревянных рамках, три рисунка. Посредине и чуть выше — рисованный карандашом портрет мужчины, по бокам и чуть ниже висели простенькие акварельные пейзажи с речкой и деревьями. Пахло свежесваренной картошкой и солеными огурцами. Было видно, что дом этот знавал лучшие времена. Сейчас же бедность и сиротство стыдливо прятались по углам.
У стола, сидела девчонка лет восьми, и что-то рисовала в небольшом альбоме. Услышав, как хлопнула дверь и, даже не подняв головы, сказала:
— Гришка ты хлеб принес?
Не дождавшись ответа, она повернула голову и, увидев меня, крикнула.
— Мама! Мама тут к тебе пришли.
За стеной что-то упало, и послышались легкие шаги. Дверь отворилась и вошла женщина при виде, которой, мое сердце пропустило удар. «Ленка!» — чуть не крикнул я. Блин! Какая Ленка? Идиот! Но похожа! Лицо, движения, только платье непривычно длинное.
— Сударь? — Вопросительно произнесла она.
От ее голоса наваждение рассеялось окончательно. Голос был не Ленкин, более низкий, чуть хрипловатый, бархатный. И лицо
