— Ах да, — забормотала Алиса, смущенная тем, что совсем забыла о приличиях. — Прошу прощения, мсье. Мадам Вольдемар Форсеус к вашим услугам, — поспешно представилась она и сделала легкий реверанс.

«Очень на это рассчитываю», — подумал про себя Николай, рассматривая изогнувшуюся в реверансе фигурку.

Он действительно несколько раз мельком видел госпожу Форсеус, но как следует ее не разглядел. Перед ним стояла не просто милая провинциальная дамочка, хорошенькая и жизнерадостная, а настоящая красавица. Издали ее волосы казались медными, на самом деле они были удивительного золотисто-рыжего цвета, который изумительно оттенял огромные темно-синие, почти лиловые глаза, опушенные густыми ресницами. Она была белокожа, со здоровым румянцем, с тонкой талией, высокой грудью и стройными бедрами. Ники любовался ею, испытывая при этом чисто эстетическое наслаждение. Нет, пожалуй, не только эстетическое, поскольку при виде этой зрелой, цветущей красоты в нем тут же зародилось весьма конкретное желание…

Она подняла на него глаза, живые и выразительные, и, встретившись с ним взглядом, на мгновение снова зарделась. И тут произошло неожиданное: Николай Кузанов, человек опытный и пресыщенный, глядя на это молодое прекрасное лицо, почувствовал вдруг воодушевление, которое испытывают обычно только впечатлительные юноши. Он ощущал некий прилив сил, который охватывает человека при встрече с женским совершенством. «Пожалуй, это приключение будет приятным», — подумал он с удовольствием.

— Вы, должно быть, родственник князя Кузанова, хозяина соседнего поместья? — спросила Алиса, чуть запинаясь, чувствуя, что ей просто необходимо произнести хоть что-то, чтобы освободиться от чар этих магнетических глаз.

— Я и есть этот самый хозяин, мадам, — ответил он. Голос у него был низкий и с хрипотцой. — Позвольте, я соберу ваши рисовальные принадлежности, которые вы уронили по моей вине, — добавил он почтительно и, опустившись на колено, стал поднимать с земли кисти и краски.

— Ах, что вы, мсье, в этом нет никакой необходимости! — быстро возразила смущенная сверх всякой меры Алиса. — Я справлюсь и сама… — И она, тоже опустившись на колени, принялась судорожно собирать оставшееся.

Сам князь Кузанов здесь! Какой ужас! Ее охватило безумное волнение. Слухи и сплетни о его многочисленных приключениях и необузданном характере докатились даже до ее очень ограниченного мирка. Услышав ее полубессвязный лепет, он наверняка решил, что она особа неотесанная и недалекая!

В какое-то мгновение руки их, потянувшиеся за одной и той же кистью, встретились. Николай с удивлением заметил, что она тут же опустила глаза и отдернула руку, словно обожглась. «Неужели она и впрямь столь невинна? — подумал он. — Быть того не может!» Эта женщина замужем за старым мизантропом Форсеусом; скорее всего, она просто заправская кокетка, умеющая к месту краснеть. Впрочем, кем бы она ни была, искусной актрисой или чистой и добродетельной женщиной, за три дня он выяснит это наверняка.

Когда все принадлежности для рисования были аккуратно уложены в Алисину корзинку, Николай, удобно устроившись на скамье, взглянул на ее пейзаж и сказал вежливо:

— Госпожа Форсеус, да вы настоящая художница! Вы самоучка или брали уроки?

Алиса не ответила.

— Прошу вас, присядьте, — радушно предложил он, видя, что Алиса так и не поднимается с колен. — День сегодня такой чудесный, что я вдруг решил прогуляться, полюбоваться природой, а увидев вас за рисованием, позволил себе нарушить ваше уединение. Простите мою дерзость. — И он, дабы подсластить ложь, одарил Алису обаятельной улыбкой.

Опытный Ники всячески старался помочь Алисе избавиться от смущения. Не захочет же она повести себя невежливо.

— Что вы, князь, вам не за что извиняться! Вы правы, погода действительно удивительная, — добавила она, усаживаясь на скамью в некотором отдалении от него, что Николай не преминул про себя отметить.

— Так вы учились у кого-нибудь? — повторил он свой вопрос.

— О, нет! Сама я нигде дальше Хельсинки не бывала, но родители мои учились в Париже. Они и познакомились в Лувре, на этюдах. Они оба были моими учителями, правда, отец считал живопись всего лишь своим увлечением. Его гораздо больше интересовал сбор фактов об исторических корнях «Калевалы», он посвятил этому всю жизнь и успел провести сравнительный анализ тридцати четырех рун. А потом… потом они с матушкой умерли.

Лицо ее исказилось болью, и она замолчала.

Так она из дворянской семьи! Князь понял, откуда эти тонкие черты лица, этот беглый французский.

— Примите мои соболезнования, мадам. По-видимому, вам трудно об этом вспоминать.

Алиса, не в силах снова заговорить, только молча кивнула. Прошло столько лет, но ей до сих пор было больно об этом думать. С заметным усилием она заставила себя вернуться в настоящее, отбросив жалость к самой себе. Однако сочувствие князя тронуло ее: она не была избалована подобными вещами.

— Это случилось шесть лет назад. Я уже смирилась с потерей.

Николай понимал, что это не так, и его вдруг захлестнула волна сострадания к этой молодой и, по-видимому, несчастной женщине. В своей тоске по безвременно ушедшим родителям она была совершенно искренна.

— Раз вы прошли такую замечательную школу, вам наверняка интересны последние выставки передвижников, — светски заметил он, желая перевести беседу в другое русло. — Я был свидетелем того, с каким восторгом их принимали прошлой зимой в Петербурге.

Этот поворот темы оказался даже удачнее, нежели он мог предположить. У госпожи Форсеус тут же загорелись глаза.

— Передвижники! — воскликнула она. — Вы что, действительно видели их работы?

— Конечно. У меня есть несколько каталогов их выставок и небольшой пейзаж Шишкина.

Ее фиалковые глаза распахнулись от удивления.

— Правда? — восхищенно выдохнула она, и лицо у нее стало по-детски восторженным.

Николай не стал ей рассказывать о том, что к передвижникам, как, впрочем, и к остальным художникам, он совершенно равнодушен. Выставку он посетил против собственного желания, лишь потому, что его любовница, графиня Амалиенбург, очень умело его уговаривала. Он же был в тот момент в таком расположении духа, что поддался — прежде всего на способ, которым она это делала. Что до покупки пейзажа Шишкина, то приобрел он его лишь для того, чтобы досадить надутому болвану графу Борщеву, который вознамерился заиметь именно эту картину. Ники получил несравненное наслаждение, взвинчивая на аукционе цену до тех пор, пока этот выскочка-граф не вынужден был отступить. Каталоги же, как и все новинки литературы, покупал его секретарь, Иван Дольский, тщательно следивший за пополнением обширной библиотеки князя. Ивану был выдан в этом отношении полный карт-бланш, и он весьма гордился возложенным на него поручением. Николай с трудом, но все-таки вспомнил, с каким восторгом Дольский рассказывал о новом каталоге передвижников, и порадовался, что хоть краем уха прислушивался к его вдохновенному монологу.