Вот и сейчас я налила себе чаю, успокоилась и только после этого ответила Нику.

«Симпатичная кукла. А где ее изготовили?»

Чтобы занять себя в ожидании ответа, я снова погрузилась в работу и специально не заходила на сайт до самого вечера. А когда зашла, там меня ждало новое письмо.

«Можете посмотреть на клеймо сами, если вам, конечно, это интересно».

С этого момента все буквально валилось у меня из рук. Я открывала, а затем снова закрывала страницу раз двадцать, наливала чай и забывала о нем, садилась поработать, но спустя время обнаруживала себя бесцельно глазеющей в пространство. Звонил Пашка, но, боюсь, я была с ним груба, хотя едва понимала, о чем он вообще говорит.

А Гретхен смотрела на меня с легким любопытством и насмешкой, словно ее весьма занимали метания человеческого существа. Сама не понимаю, почему я не могла ответить на сообщение сразу. Боялась показать свою слабость? Не привыкла допускать людей слишком близко? И все же я решилась. Было уже далеко за полночь, когда я написала Нику всего три слова: «Где и когда?», а потом снова металась, не в силах уснуть. Но он словно сжалился надо мной — ответ пришел меньше чем через час. Весьма меня обнадеживший ответ: «Если хотите, завтра, в центре».

Подойдя к темному окну, я, прислонившись лбом к холодному стеклу, смотрела на спящий город. Почти все дома были погружены во мрак, горели лишь немногие окна в высотке напротив. Хотелось бы знать, что происходит за ними. Иногда трудно поверить, что там живут люди, которые занимаются какими-то каждодневными рутинными делами: едят, спят, смотрят телевизор, разговаривают, мечтают о чем-то, ждут чего-то… Ник тоже не спит. Где-то в этом огромном городе горит еще одно окно — его окно. Возможно, он, как и я, прижимается сейчас лбом к стеклу и думает о чем-то… Знать бы только, о чем…

— Ничего, — прошептала я, — стоит увидеть его лицо, и он перестанет занимать мои мысли. Я думаю о нем так много потому, что все это очень странно. И его появление, и странные вопросы, и куклы… Он для меня загадочный незнакомец, но стоит сдернуть вуаль — и магия исчезнет.

А на следующий день я увидела его лицо.

1953 год, февраль

Папа и мама никак не возвращались. В комнату заглядывала луна, стеля по полу серебристую дорожку. Кажется, наступи на нее — и улетишь на небо, в настоящую сказку.

Но Боря даже не смотрел на эту красоту. Сжавшись под одеялом, отвернувшись к стене, он боялся оглянуться, но все равно чувствовал на себе тяжелый нечеловеческий взгляд. Кукла смотрела на него ярко-сапфировыми холодными глазами.

Мама называла эту куклу сокровищем и рассказывала, что получила ее в подарок от папы, но все же Боря точно знал, что кукла их не любит. Возможно, она злая ведьма, как та, что бросила в воду сестрицу Аленушку, а братца Иванушку собиралась зарезать. Боря не верил этой белокурой обманщице. Наверное, она приворожила маму и папу специально, чтобы их погубить.

— Ты же не боишься куклу? Боренька, ты большой мальчик, тебе скоро уже восемь, и ты не должен бояться, — говорила мама. — Посмотри, какая красавица наша Гретхен.

Кукла то глядела на него насмешливо, словно издевалась, то казалась воплощением спокойной доброты.

— Гретхен сказала, что любит тебя! Ну, поцелуй ее, только осторожно! Ни в коем случае нельзя ей навредить! — ласково шептала мама, гладя его по растрепанным темным волосам.

Боря молчал и твердо знал, что кукла умеет лгать и притворяться. Конечно же, она его не любит. Она злая, и в этом нет никакого сомнения.

Сейчас, закрыв глаза, он изо всех сил прислушивался — не раздадутся ли за спиной мелкие дробные шаги…

Скрипнул пол, и Боря едва удержал в себе крик. Кукла шла к нему. Очень медленно и тихо, подкрадываясь.

Он вцепился онемевшими пальцами в край одеяла и держал его из последних сил, словно военный рубеж. Его отец ходил на войну и храбро бил фашистов. И Боря бы, честное слово, не побоялся никаких фашистов, напавших на родину. Он бы закричал: «За Родину! За Сталина!» — и бросился бы в бой. Но кукла… Кукла страшнее всего. Вот были бы у него «максим» или «катюша», он бы ей показал!..

Снова заскрипел пол, уже совсем близко.

Боре показалось, что, несмотря на толстое шерстяное одеяло, по спине пробежал холодок. И тут он не выдержал и громко, истошно закричал и кричал, срывая голос, до хрипоты, до тех пор, пока в легких не закончился кислород, а горло не оказалось сжато тисками боли. Он, сын советского солдата, дошедшего до самого Берлина!

Когда мама и папа вернулись, Боря крепко спал, сжимая незнакомого, изрядно потрепанного плюшевого мишку с полуоторванной лапой, держащейся буквально на нескольких нитках, а куклы на месте не было.

Когда Наталья поняла это, то едва не сошла с ума. Их ограбили и, конечно, унесли самое ценное! Она включила свет и тормошила сонного, ничего не понимающего сына.

— Где она? Кто сюда приходил? Где она?!

Николай бестолково метался по комнате, пытался успокоить жену, побежал за водой, а вернулся из кухни с Гретхен.

Увидев куклу, Наталья выпустила сына и разрыдалась.

— Мама, давай ее прогоним. Насовсем? — робко предложил Боря, выглядывая из-под одеяла.

В это время в дверь постучали. Отец вышел в коридор и вернулся спустя недолгое время.

— Грушины, — объяснил он жене, все еще ощупывающей куклу, чтобы убедиться, что та не пострадала. — Говорят, Боря кричал. Они стучали, а потом открыли комнату, какой-то ключ подошел… Это их медведь. Они уверяют, будто мальчик испугался куклу, и они отнесли ее на кухню.

— На кухню? — Наташа посмотрела на мужа ярко-блестящими, словно от непролитых слез, глазами. — Ты должен сменить замок, Коля. Немедленно! Слышишь! Сейчас же! Мы не можем так рисковать!

Боря смотрел на родителей, прижавшись спиной к холодной стене. Страх вернулся, кажется, еще больше усилившись. Злая ведьма похитила сердце его мамочки, и теперь все пойдет не так…

Наше время, начало мая

Я сразу поняла, что пропала.

Когда я читала о подобном в книгах, то не верила. Но реальность настигла меня, как удар тока. Если постараться дать имя тому странному, что я испытала, когда вошла в кафе и осознала, что человек за столиком у окна — Ник, я назову это болью. Она пронзила меня насквозь так, что я почувствовала себя бабочкой, пришпиливаемой коллекционером большой булавкой.

Я не запомнила обстановку кафе — что-то совершенно обычное, незначительное, со множеством тесно сдвинутых столиков. Из больших, почти во всю стену, окон широкими полосами, как полноводная река, лился медовый теплый свет. Он золотил светлые волосы мужчины с ослепительно-синими, как у Гретхен, глазами. Эти полные сияния глаза так поразили меня, что я не могла отвести взгляд. Чувствуя себя, словно бандерлог под взглядом удава Ка, я медленно подошла к столу и остановилась.