Мы условились проводить вместе как минимум один уик-энд в месяц — либо в Мэриленде, либо в Нью-Йорке, но очень скоро анатомия, физиология и гистология лишили нас этой возможности. К середине осени стало ясно, что один телефонный разговор в неделю уже удача. Речь Арабеллы теперь изобиловала не навязчивым обсуждением самородков из мира кино, а медицинским жаргоном и отвратительными подробностями вскрытия Ллойда — трупа, на котором она тренировалась. И еще — и это было самое грустное — она вновь стала Абби.

А потом мы с Гейбом сильно поругались в День благодарения. Гейб — неплохой художник, но совершенно не умеет себя подать. Он мечтает, чтобы его картины висели в художественных галереях и офисах гипотетических меценатов, но думает, что это свалится на него само, и продолжает жить случайными заработками. Незадолго до нашей ссоры он нашел работу на аукционе «Кристи». Устраиваясь туда, Гейб, конечно, рассчитывал наладить связи с ценителями искусства, но вместо этого оказался на складе: перетаскивал антикварную мебель и возил тележки. Уже через неделю он возненавидел свои обязанности и своего шефа, который вел себя так, будто сундуки Чиппендейла были важнее натруженной спины рабочих. Вместо того чтобы посочувствовать Гейбу, я предположила, что ему, наверное, уже пора менять свою жизнь — например, попробовать себя в коммерческих видах искусства. Гейб понял это так, что я вообще никогда не верила в его мастерство художника, и объявил, что уезжает в Кентукки к двоюродному дедушке, где будет жить на птичьих правах, но зато «беспрепятственно творить».

Все знают, что разбитое сердце можно вылечить, занимаясь всякой всячиной и не давая себе ни минуты передышки. Но я вдруг обнаружила, что мне плохо, когда рядом нет никого, с кем можно было бы провести время, поболтать и просто отвлечься. Я чувствовала себя брошенной и выбитой из колеи. Гейб и Арабелла внезапно исчезли с горизонта, и мне пришлось выискивать в своей жизни аспекты, которые можно было бы изменить. На предметном стекле микроскопа оказалась карьера.

В институте я была полна амбиций: я воображала, как получаю диплом и лечу с ним сломя голову, хотя и не вполне представляла, куда именно. Я овладела азами нескольких профессий, но нынешнее место в Си-эн-эн мне выхлопотала подруга подруги. Случилось так, что я занимала его гораздо дольше, чем намеревалась, — совершенно незаметно пролетели целых четыре года. Пусть Абби и распрощалась с мечтой, ее запасной вариант едва ли можно было считать обреченным на неудачу. А Гейб решил посвятить себя творчеству, в конечном счете поставив его выше дружбы. Я не без иронии подумала, что они знали, чего хотели, тогда как я, со своими чеками два раза в месяц, медицинской страховкой и кредитной картой, не имела об этом ни малейшего представления.

Обо всем этом я размышляла, когда темным январским вечером брела в бар «Итчиз Тако Хевен», где, как обычно по четвергам, собрался уже почти весь наш отдел. Увидев ярко светящийся над входом неоновый перчик, я зашагала быстрее, предвкушая бокал крепкой «Маргариты». Вечер четверга уже давно стал главным событием моей недели. «В конце концов, — думала я, — это неплохая возможность поближе познакомиться со своими сослуживцами». Я взяла в баре коктейль и принялась проталкиваться сквозь толпу секретарш и работников из пригородов в поисках нашего столика. Усевшись на свободное место, я заметила в нашей компании незнакомца.

— Карен, это Кларк Гарленд, — сказал Пит, главный статистик нашего отдела. — Мы с ним учились в одной школе. Не виделись сто лет с тех пор, как он стал пахать на «Глориос».

Не ослышалась ли я? Этот парень работает в «Глориос пикчерс»? Абби мне не поверит. Из миллиона фильмов, которые мы с ней пересмотрели, ей больше всего нравились фильмы «Глориос». Она помешалась на братьях-близнецах, управлявших компанией, особенно на Тони Уоксмане. Пресса выставляла их то жадными жлобами, то гениальными художниками — в зависимости от дня недели, а некоторые истории о компании, которые она мне поведала, захватывали больше, чем сами картины.

Я подскочила, в пылу едва не опрокинув стакан.

— Карен Джейкобс, рада познакомиться, — сказала я сдавленным от волнения голосом, протягивая руку. — Обожаю фильмы «Глориос». На «Театральной истории» я так ревела, что меня чуть не выгнали. — Я поняла, что все еще трясу руку Кларка, и, ужаснувшись, резко остановилась, так что он пролил свой мартини. Он галантно сделал вид, что ничего не случилось, тогда как Пит одарил меня недоуменным взглядом. В офисе он сидел в двух шагах от меня, но с Кларком я проговорила дольше, чем с Питом за все время нашей совместной работы.

В Кларке было около шести футов росту, а его аристократическая красота в сочетании со стройной, спортивной фигурой выдавали в нем игрока в сквош. Его темно-каштановые волосы чуть портили залысины, но я никогда прежде не видела столь уверенной улыбки. Если мы с коллегами выглядели словно на похоронах, чему причиной был немыслимо строгий стиль одежды, принятый в нашей компании, то Кларк был одет по последнему крику моды и все, что он носил — брюки высококачественной хлопковой ткани, черный кашемировый свитер с вырезом, разношенные туфли от Гуччи, — имело домашний, уютный вид.

— Мне тоже нравится этот фильм, — сказал Кларк. — В ближайшие два месяца выйдут наши новые фильмы, просто великолепные, — надеюсь, что доживу до этого счастья, — добавил он с улыбкой.

Я сумрачно кивнула:

— Говорят, что у вас очень трудно работать. Чем вы там занимаетесь?

— Я работаю в отделе связей с общественностью, и это самое безумное место среди всеобщего безумия. Но я обожаю мою работу.

Он обожал ее! Мне не терпелось позвонить Абби и рассказать, что я познакомилась с настоящим сотрудником «Глориос пикчерс», и что он обожает свое дело, и что эта работа в точности такая, какой мы ее себе представляли, — веселая и безумная. Весь остаток вечера я следовала за Кларком, как маленький голодный спаниель; закидывала его вопросами, жадно ловя любую подробность о «Глориос», которую он великодушно бросал мне. Пит, пытаясь перекинуться с другом словечком, спросил, правда ли, что Уоксманы часто ссорятся.

— Ссорятся? Не то слово. Это больше похоже на рукопашный бой, — ответил Кларк. — Бывают дни, на них просто страшно смотреть.

— Например? — спросила я в надежде разжиться интимными сведениями для передачи Абби.

— Тони все время ворчит по поводу диеты Фила — это действительно форменное безобразие. Однажды Тони вошел в кабинет Фила, когда тот уписывал свой гигантский бифштекс с сыром. Тони наклонился к брату и заорал в самое ухо: «Давай жри! Ты сдохнешь, и мне достанется все!» Сам Тони много работает, особенно когда у него стресс — то есть всегда. Он ежедневно является на работу одетым по моде семидесятых — ну, вы знаете: нейлоновые спортивные костюмы, махровые повязки на голове и запястьях. А на прошлой неделе, во время встречи с режиссером картины «Ворон-2: Никогда», он бросал лассо и случайно заарканил Фила. Понятное дело, тот устроил ему сцену. Насколько я знаю, вот что он сказал дословно: «Тонто, сними эту гребаную веревку с моей чертовой шеи».