К счастью, в салоне автобуса было тепло и малолюдно, поэтому Максим и Лера с удовольствием плюхнулись на свободные сиденья — бок о бок — и вытянули ноги.

Он, наконец, решился искоса взглянуть на девчонку. Выражение Леркиного лица несказанно удивило Максима — оно было каким-то… воодушевлённо-потрясённым, словно она пребывала в сильнейшем шоке и никак не могла от него отойти.

— У тебя всё нормально? — с трудом переборов себя, вежливо поинтересовался Максим, на сто процентов уверенный в том, что Лерка сейчас предсказуемо и привычно огрызнётся в ответ: “Не твоё дело!”

Она перевела взгляд на мальчишку. Её удивительные кошачьи глаза были сейчас тёмно-голубого цвета, а их выражение… Изумление? Недоверие? Восторг? У Максима никак не получалось это расшифровать.

— Ты классно играл, — наконец, как бы нехотя, выдавила она из себя.

Максим с сомнением вздёрнул брови.

— А ты разве понимаешь… — и тут же поправился, — любишь классическую музыку?

— Да, а что здесь такого? — Лера спокойно пожала плечами. — Или ты полагал, что дочь уборщицы может слушать только “Мальчик хочет в Тамбов”? — добавила она иронично, и из её глаз словно брызнули в разные стороны озорные искры: Максим буквально кожей ощутил приятное обжигающее покалывание на щеках.

— Прости, — смутился он, чуть было не добавив машинально, по привычке — “косоглазая”.

— Прощаю, — легко и беззаботно откликнулась Лера, — за твою прекрасную игру… цыган, — договорила она лукаво, и глаза её снова моментально поменяли цвет — сначала стали язвительно-зелёными, а затем приобрели тёплый, спокойный серый оттенок. Максим, как и всегда, замер, засмотревшись на это волшебное превращение… Лера заметила его пристальное внимание и застеснялась, опустив ресницы.

Это было удивительно, но, кажется, за все шесть лет знакомства они впервые разговаривали по-человечески, не кривляясь и не обзывая друг друга. Максим понял, что, оказывается, совершенно не знал Леру в школе. Вернее, знал только то, что может знать любой одноклассник. Теперь же она открывалась ему с абсолютно новой, необычной стороны. К примеру, он с изумлением услышал от неё, что она вегетарианка, абсолютно не ест мяса и рыбы, а в будущем планирует отказаться даже от яиц.

— Я не поощряю убийства и страдания живых существ в любом их проявлении, — сказала Лера спокойно, не рисуясь и не пытаясь что-то доказать, как будто давно приняла это решение и ей было всё равно, что о ней подумают другие.

Максим уже возле её дома понял, что ему было с Леркой чертовски интересно, и даже немного пожалел, что пора расставаться. А ещё он вдруг сообразил, что пока провожал Лерку, ни разу не вспомнил о прекрасной и ещё более недоступной теперь Наденьке…

Они остановились возле её парадной. Лера подняла голову, уперевшись взглядом в ярко и приветливо освещённые окна своей квартиры. На её лицо плавно падали крупные снежинки и тут же таяли, оставаясь лишь на бровях и ресницах. Она, казалось, не замечала их, и Максим подавил внезапное странное желание приблизить своё лицо к Леркиному и осторожно подуть.

— Зайдёшь? — спросила она просто. — Выпьешь чаю, согреешься. Мама пирожков с капустой напекла, они у неё всегда очень вкусные получаются.

— Н-нет, — с небольшой заминкой отозвался Максим. Он пока не был готов встретиться с мамой-техничкой, которую сам же неоднократно высмеивал в школе в пику Лерке. Теперь ему было ужасно неловко и стыдно за эти насмешки, за своё глупое инфантильное поведение… — Как-нибудь в другой раз. Спасибо.

— Тебе спасибо, что проводил, — и, подавшись вперёд, она быстро — на короткий, секундный миг! — прижалась прохладными нежными губами к его щеке.

Максим опешил так, что даже не сразу нашёлся, как отреагировать. Просто застыл каменным изванием. Косоглазая поцеловала его?.. Пусть в щёку, но всё же поцеловала?!

— Отомри, цыган, — пошутила она, засмеявшись. — Это тебе поощрительный приз в благодарность за приглашение на концерт. Я и правда чудесно провела время. Давно не получала такого удовольствия…

Он улыбнулся, с трудом приходя в себя.

— Не за что, китаёза, — отозвался он снисходительным тоном — беззлобно, почти ласково. — Я рад, что тебе понравилось.

В эту ночь во сне ему впервые явилась не Наденька, а Лерка. Она снова поцеловала его… но теперь уже не невинным поцелуем в щёчку, как младшего братика, а прямо в губы. Это было и неловко, и волнующе одновременно. Проснувшись, Максим подорвался на постели, как ненормальный, не совсем понимая, что с ним происходит, и некоторое время сконфуженно сидел, не зная, как реагировать на случившееся, точно неверный возлюбленный, уличённый в измене. По ощущениям получилось куда ярче, чем в сновидениях с Наденькой — так не должно было быть, и, тем не менее… это оказалось неожиданно приятно: так, что Максим затем невольно думал о Лерке целый день.

С этого дня их вражда закончилась: постепенно переросла сначала в приятельство, а затем и вовсе, незаметно для них самих, обернулась настоящей крепкой дружбой. Впрочем, дружба эта была весьма своеобразная, густо замешанная на взаимных подколках и язвительности, хотя, справедливости ради, и без малейшего намёка на прежнюю злобу, истаявшую без следа. Они оба словно упражнялись в остроумии, постоянно подшучивая и высмеивая друг друга, но уже без всяких обид и былых претензий — скорее, просто для того, чтобы держать себя в тонусе.

Мало-помалу они сблизились настолько, что стали доверять друг другу даже самое сокровенное. Лерка оказалась на удивление чутким и деликатным человеком. Так, догадавшись, что Максим влюблён в Наденьку, она ни разу ни намёком, ни полунамёком никому об этом не проболталась и продолжала морально поддерживать друга. Вскоре стало окончательно ясно, что с Наденькой ему ровным счётом ничего не светит: та по уши встрескалась в Эдика Скворцова. Вот так удачно скрипач проводил её после новогоднего концерта в музыкальной школе…

Между тем, учителя проявляли заметное беспокойство по отношению к Наденьке: девчонка, некогда твёрдая хорошистка, съехала на неуверенные хилые троечки, с упоением погрузившись в свой первый головокружительный роман со “взрослым” парнем. Максим весь буквально извёлся от ревности: он теперь постоянно видел в школе Скворцова, поджидающего Наденьку после уроков… либо саму Наденьку — в музыкалке, когда она дожидалась свего ненаглядного.

— Ему шестнадцать лет! — укоризненно качали головой некоторые педагоги. — А девочке всего лишь четырнадцатый… И — подумать только — в любовь играют! Куда смотрят родители? Ведь страшно даже представить, до чего у них может дойти!..

Впрочем, подобных моралистов было довольно мало, да и те — старой закалки и советского воспитания, в котором романтические отношения между подростками считались чем-то из ряда вон выходящим, даже непристойным. Остальным же — в том числе, и родителям новоиспечённых Ромео и Джульетты — было глубоко наплевать. Мама Наденьки вообще работала акушером-гинекологом в женской консультации и была свято уверена в том, что надёжно и своевременно просветила свою дочь относительно контрацепции и последствий ранних абортов, а также заболеваний, передающихся половым путём.