Я закатываю глаза.

— Так ты хотела, чтобы тебя ударили по лицу футбольным мячом?

— Нет, но дело не в этом.

Она останавливается у двери в мой класс французского, вздыхая, как будто не может поверить, что человек действительно может быть таким невежественным.

— Ты уверена, что не можешь приехать? Мама заказывает китайскую еду.

Хотела бы я это сделать, но достаточно опасно отрываться от леса на полдня в обычный день, не говоря уже о дне, который приходится на период между осенним равноденствием и зимним солнцестоянием, когда завеса редеет и по дорогам между мирами путешествовать легче.

Я качаю головой.

— Прости.

Она смотрит на меня, слегка приоткрыв рот. Она хочет меня о чем-то спросить, но останавливает себя. Это не первый раз, когда вопрос витает в воздухе между нами, невысказанный разговор, который практически написан в наших глазах.

Почему у тебя есть от меня секреты? — кажется, говорит она.

Я вынуждена.

Это как-то связано с твоим отцом?

Да.

Я могла бы помочь.

Ты пострадаешь.

Я не понимаю.

Ты и не должна.

Это разрыв в нашей дружбе, который в последнее время увеличивается, но мы никогда об этом не говорим. Это усугубляется тем фактом, что я даже не могу рассказать ей, что на самом деле случилось с папой. Поскольку Мер и любой другой посторонний человек знает, он ушёл от нас. Это худший вид лжи, потому что, как бы плохо ему ни было, папа никогда бы добровольно нас не покинул. Но мама не хотела, чтобы люди думали, что он умер, на всякий случай. Если он когда-нибудь вернётся — надежда наполняет моё сердце при одной мысли об этом, но надежда опасна, и я уничтожаю её в тот момент, когда она пытается отравить меня, — будет намного легче сказать людям, что они с мамой работают над своим браком, чем убедить всех, что он вернулся из мёртвых.

Мер смотрит на меня ещё мгновение, что-то обдумывая, затем говорит:

— Хорошо. Я оставлю тебе печенье с предсказанием.

— Спасибо.

Она пересекает коридор и ныряет в свой класс как раз в тот момент, когда звонит звонок.

Я сажусь за парту в задней части класса и, пока учитель не смотрит, грызу протеиновый батончик.

ГЛАВА VI

Это происходит только после того, как я пробуду в лесу час, проходя по тропинкам, которые никогда не заканчиваются, щелкая папиным швейцарским армейским ножом, открывая и закрывая его.

Но это неизбежно. Путешественник всегда приходит.

Звук шагов позади меня начинается как шепот, шарканье. Звук, который можно было бы объяснить как нечто нормальное, если бы я всё ещё была в своём мире — белка, пробегающая по тропинке, листья, шуршащие над головой. Но этот звук не является ни тем, ни другим. Я останавливаюсь, моё тело напрягается, когда он приближается.

Тук-тук-тук. Башмаки стучат по утрамбованной земле.

Этот путешественник бежит, что делает его необычным. Большинство спотыкаются на тропинках, сами того не желая. Они ходят кругами, их дыхание затруднено, они пытаются не паниковать. Я находила некоторых, лежащих на земле в позе эмбриона и рыдающих от желания вернуться домой. Я обнаружила, что другие так стараются держать себя в руках, что отказываются смотреть на меня. Они думают, что я плод их воображения. Они не знают, что я более реальна, чем они.

Бег — это редкость. Бег подразумевает страх. Подразумевает цель. Этот либо отчаянно хочет, чтобы его нашли, либо отчаянно хочет сбежать. В любом случае, отчаяние делает путешественника опасным. Скорость и плохое чувство направления могут привести к тому, что путешественник провалится через один из многочисленных порогов, которые скрываются между деревьями, и тогда он заблудится. В другом времени, в другом месте. Где-то, за чем я не могу уследить. Я должна остановить его сейчас, пока не стало слишком поздно.

Я жду, пока не услышу торопливое дыхание за шагами, слабый шелест листьев, когда руки касаются зарослей, а затем поворачиваюсь и бегу к перекрестку позади меня.

Он появляется из ниоткуда, но и я тоже. Он даже не замечает меня, пока мои руки не обвиваются вокруг его тела. Он сильно ударяется о землю. Я забираюсь на него сверху, коленями прижимаю его руки к бокам. Он борется со мной. Он сильный, и он, по меньшей мере, на двадцать килограммов крупнее меня, судя по сплошной стене мускулов, пытающихся сбросить меня. Ругаясь, я вытаскиваю нож из заднего кармана и прижимаю лезвие к его горлу.

Две потасовки менее чем за двадцать четыре часа. Либо эти путешественники становятся всё более дерзкими, либо я становлюсь капризной на старости лет.

— Откуда ты пришел? — спрашиваю я его.

Голубые вены вздуваются на белой, как бумага, коже его шеи, он пинает меня. Я вонзаю нож глубже на случай, если у него появятся какие-нибудь идеи, ровно настолько, чтобы оставить вмятину на его плоти. Теперь он не сможет двигаться, не причинив себе серьёзных травм. Я снова задаю вопрос, на этот раз на латыни.

— Убирайся, женщина, — выплевывает он.

Значит, англоязычный.

— Нет, пока ты не ответишь на вопрос.

Обычно я стараюсь проявлять больше такта, чем сейчас. Меньше всего мне хочется напугать кого-то, кто уже сходит с ума, но он не боится, по крайней мере, леса. Я видела, каково это — бояться этого места, страх на лицах путешественников, которые начали терять надежду, и на лице моего отца ближе к концу, когда он в итоге тоже потерял надежду.

Этот парень хочет быть здесь. Он пристально смотрит на меня. Он молод — семнадцать, может быть, восемнадцать. Его тёмно-русые волосы низко падают на глаза, которые того же цвета, что и окружающая его тенистая трава.

— Я не вернусь.

— Боюсь, у тебя нет выбора.

Я решаю пойти другим путём.

— Какой сейчас год?

Он смеётся, издевательский звук, который грохочет в моей груди.

— Вам не удастся обмануть меня этим, мадам. Время здесь не имеет большого значения.

Моя бровь выгибается.

— Значит, ты знаешь о лесе?

— Я же сказал тебе, я не вернусь, — говорит он, его голос напряжён, когда он давит на меня. — Нет, пока я не сделаю то, что должен.

— К несчастью для тебя, я не могу вот так взять и просто позволить тебе выйти отсюда. Это противоречит моей должностной инструкции.

Его лицо морщится, как будто он пытается осмыслить то, что я только что сказала. Он откидывает голову на землю и вздыхает.

— Ты не можешь заставить меня никуда идти.

— О, я позволю себе не согласиться.

Мне нужно отправить его назад, и