задачи проникнуть на ваши склады. Оружие добывали – нормальное автоматическое оружие, плюс боеприпасы. Порадовать нечем, капитан, в ваших краях объявилась серьезная банда. Людей не жалеют. Опять пойдут на дело – теперь уже с автоматами. И вряд ли это будут армейские склады. Там какая-никакая охрана, военные после той ночи бдительность утроят.

– Завтра последние уйдут, – скрипнул зубами Куренной. – Приказ они получили – до конца второй декады вывезти государственное имущество в Ленинград и закрыть объект, передать его гражданским властям. Две недели уже работают, помещения освобождают. Эшелон у них на запасном пути стоит. Там новое неиспользованное обмундирование, стрелковое оружие, запасы консервов. На фронт отсюда развозили, пока тот близко был, а теперь уже ни к чему. Завтра отрапортуют, уйдет последнее подразделение, и…

– И мы останемся наедине с городской преступностью, – сказала Кира. – Но мы же не боимся трудностей?

– А что с ограблением банка? – спросил Павел. – Виноват, слышал разговоры.

– Плачевно, – поморщился Куренной. – Четвертого дня это было. Напали то ли трое, то ли четверо в масках, застрелили кассиршу, посетителя, охранника – твоего тезку по фамилии Лапин, выгребли из закромов двенадцать тысяч рублей и без суеты ушли. Просто растворились в воздухе. Все очевидцы мертвы, свидетелей нет…

– Вроде немного – двенадцать тысяч…

– Ну, извини, сколько было, – развел руками Куренной. – Было бы больше – взяли бы больше. Стреляли, кстати, из пистолетов.

– В следующий раз из ППШ начнут стрелять, – предположил Горин. – Растут ваши противники, совершенствуются…

– Так, чего раскаркался? – рассердился Куренной. – Страх теряем, гражданин, обратно в камеру хотите? Это мы мигом устроим…

– Тогда пойду? – Павел решил не улыбаться.

– Да иди ты с богом, – отмахнулся капитан.

Он дико волновался, трясся, как простуженный, костяшки пальцев, которыми он стучал в дверь, онемели. На калитке замка не было, беспрепятственно проник в садик. За территорией ухаживали, но без фанатизма. Пробежал по дорожке, поднялся на крыльцо… Шевельнулась занавеска на окне, а может, просто показалось, не стоит доверять боковому зрению. Что не так? Он совладал с собой, отбросил дурные предчувствия. Справлялся на войне с фашистами – справится и здесь. Его ждут, уже несколько месяцев ждут! А он полный кретин, ходит вокруг да около, даже в кутузку сумел загреметь! Он стучал в дверь, задыхаясь от волнения. Помчался сюда не сразу, сбегал на Кленовую, помылся, почистил перья, надел свежую рубашку, подумал мимоходом: надо бы одежду прикупить… Дверь заскрипела, приоткрылась. На пороге стояла Катя. Он не сразу ее узнал. Сердце сжалось, горло заложило. Говорить не мог – только пищать, лучше уж вообще помалкивать. Катя куталась в старенькую шаль, стала какой-то маленькой, сутулилась. Глаза потускнели, волосы зачем-то стянула в пучок.

– Катюша, это я, здравствуй… – выдавил Горин. – Не узнаешь?

Что-то дрогнуло в ее лице или почудилось? Она смотрела на него как на совершенно незнакомого человека! Скулы обострились, в глазах обосновалось что-то колючее, чужое. Такое ощущение, что это не Катя, а ее сестра-близнец. Не было у Кати никакой сестры!

– Я приехал… – сглотнув, сообщил Горин. – Извини, что долго не давал о себе знать, так получилось, в последний месяц многое навалилось, пошло кувырком… Но я же писал тебе из госпиталя… Можно войти, Катя?

Она не рвалась обниматься, смотрела, будто не узнавала. Словно укол ей поставили – вроде тех, что ставят больным перед операцией: реакция замедляется, чувства слабеют, человек не понимает, что происходит вокруг него.

– Катюша, я войду? – Горин недоумевал. Предчувствия были, но чтобы вот так…

– Мужчина, вы кто?

Как обухом по голове огрели. Он застыл, открыл от изумления рот. Не могла Катюша его не узнать, не настолько он изменился. Сделал шаг вперед, чтобы войти, но она дернулась, в глазах блеснул испуг, выставила руку. Словно он чудище какое! Горин невольно притормозил. В череп будто вонзилось острое шило, голова стала раскалываться – как вовремя, черт возьми!

– Мужчина, что вы хотите, я вас не знаю, я буду в милицию звонить – уходите немедленно!

Последние слова она буквально выкрикнула. При этом быстро скосила глаза – как будто рядом кто-то стоял, и она выполняла его требования. Глупость, кто там мог стоять? Он вышел из ступора, двинулся вперед, как на приступ укрепленного района. И снова холодным душем окатили – Катя захлопнула дверь перед его носом и повернула собачку замка! Горин встал, как баран перед новыми воротами, тупо смотрел на дверь.

– Катя, ты что делаешь? – пробормотал он. – Это же я, приехал, как и обещал…

– Мужчина, уходите, я вас не знаю, – глухо донеслось из-за двери. – Вы меня с кем-то перепутали.

И все – ни ответа, ни привета! Он стоял оглушенный, оплеванный. Снова стал дубасить в дверь, но теперь никто не отвечал, в доме было тихо. Что это было? Голова не работала. Он попятился с крыльца, вышел на дорожку, миновал калитку. Вынул папиросы, закурил. Лучшее из средств в любой сомнительной ситуации – закурить, должно полегчать. Но что-то не легчало. Улица Тургенева была пуста. Местечко глуховатое, край города, много зелени. Соседние частные дома – за высокими заборами. За спиной обширная свалка, которую даже ради приличия не огородили. На другой стороне какая-то безымянная улочка, бетонный забор, за углом – проходная неработающего предприятия… Он жадно всасывал дым, кашлял, пытался совладать со своей «любимой» головной болью. Занавески не дергались, но преследовало ощущение, что из дома наблюдают – настороженно, недобро. Дом, в котором проживала Катя, а прежде – ее родители, был не из богатых, требовал ремонта. Он занимал небольшую площадь. Участок перед домом был совсем маленьким, очевидно, за строением имелся еще один садик. Павел стал вышагивать вдоль калитки, остужая голову. Могла ли Катя не узнать его? Нет, не могла. После всего, что между ними произошло! Нервы, казалось, рвались, он не мог успокоиться и снова пошел на штурм. Начал стучаться в дверь, что-то выкрикивая. Из дома не раздавалось ни звука. Это было более чем странно. Разумных объяснений не оставалось. Позднее он понял, что допустил ошибку. Следовало обойти дом, удостовериться в отсутствии задней двери. Но такая мысль не возникла. Дом маленький, зачем в нем черный выход? Он снова откатился – как пехота после неудачного штурма, выбрался за калитку, стал осматриваться. Через участок над забором возникла голова человека и быстро спряталась. Он производил много шума, народ нервничал… Может, не все так плохо? Сегодня не узнала, завтра узнает. Может, заболела, память отшибло. Или сильное лекарство приняла. Но Катя не производила впечатления человека, теряющего связи с реальностью. Далекая, чужая, загадочная… Но явно не жертва амнезии. Она