— А я что, стану от этого каким-нибудь другим? — спросил Вилл и со злостью сковырнул струп на левом запястье.

— Не презирай титулы и звания. Это как минимум произведет впечатление на твоих друзей.

Это было намеренное оскорбление, потому что друзей у Вилла не было, и дракон прекрасно это знал. Были когда-то, а теперь их не стало. Все по возможности его избегали, а если такой возможности не было, вели себя при нем с предельной осторожностью. Дети дразнили его и всячески обзывали. Иногда они бросали в него камни или глиняные черепки или даже — как-то раз и такое было — коровьи лепешки, подсохшие снаружи, но мягкие и липкие внутри. В общем-то, все это случалось нечасто, потому что он непременно ловил обидчиков и задавал им хорошую трепку. И каждый раз это вызывало у малышни искреннее удивление.

Мир детей был устроен значительно проще, чем тот, в котором жил он сам. Когда Маленькая Рыжая Маргошка попала в него той самой коровьей лепешкой, он поймал ее за ухо и препроводил к матери.

— Вот, посмотри, что твоя паршивка мне устроила! — крикнул он, тыча ей под нос кожаную безрукавку, измаранную навозом.

Большая Рыжая Маргошка отвернулась от стола, на котором закатывала в консервные банки жаб, ее глаза выражали холодное безразличие, но на какой-то момент Виллу показалось, что в них дрожит еле сдерживаемый смех.

— Сними, и я тут же замою.

Выражение лица, с которым она это сказала, было настолько презрительным, что Виллу нестерпимо захотелось стянуть с себя заодно и штаны, швырнуть их этой наглой бабе в лицо и приказать, чтобы постирала, в порядке наказания. Но в тот же момент он словно наново увидел крепкую розовую плоть Большой Рыжей Маргошки, ее обильные груди и широкие бедра. Его причинный орган набряк с такой силой, что едва уже помещался в штанах, и они оттопырились. Большая Рыжая тут же это заметила, и не скрываемое теперь презрение в ее взгляде заставило Вилла побагроветь от смущения. Хуже того, пока ее мать замывала безрукавку, Маленькая Маргошка плясала вокруг Вилла на безопасном расстоянии, высоко задирая юбчонку, виляя перед ним своей голой задницей, а он не знал, куда глаза девать.

Зато чуть позже, уже выходя из двери с влажной безрукавкой, перекинутой через руку, Вилл остановился, повернулся и сказал, словно только что вспомнив:

— Да, и еще. Изготовь-ка ты мне рубаху из белого камчатного полотна с вышитым гербом на груди: на серебряном поле красный дракон, вставший на дыбы над черным селением. И чтобы было готово к завтрашнему рассвету, принесешь мне сама.

— Ну вы видали такую наглость! — воскликнула Большая Рыжая Маргошка. — Ты не имеешь права требовать от меня такое.

— Я первый заместитель дракона, и это дает мне право на что угодно.

Он вышел с приятным сознанием, что теперь этой рыжей сучке придется просидеть за шитьем для него всю ночь напролет, и заранее радуясь ее бессильной злобе.

С того дня, как схоронили Пака, прошло ровно три недели, и целительницы решили, что пора бы его и выкопать. Они ничего не сказали на заявление Вилла, что он тоже будет при этом присутствовать: никто из взрослых никогда ему ничего не говорил, разве что не было иного выхода, — и все равно, уныло тащась вслед за ними, он отлично понимал, что никому здесь не нужен.

Когда тело Пака достали из могилы и отнесли в Курилку, оно было похоже на огромный шишковатый корень какого-то растения. Непрерывно что-то напевая, женщины размотали полотняный свивальник, вымыли тело коровьей мочой и извлекли изо всех его отверстий замазку. Затем под язык ему засунули тонкую пальцевую косточку летучей мыши. О его переносицу разбили куриное яйцо, тщательно отделенный белок выпила одна из целительниц, а желток проглотила другая.

А под конец они вкололи ему пять кубиков декстроамфетаминсульфата.

Паковы глаза широко распахнулись. От долгого лежания в мокрой болотной земле его кожа почернела как уголь, а волосы отбелились и стали совсем как седые, однако глаза его сохранили свой удивительный ярко-зеленый цвет. Во всем, за исключением одной детали, его тело осталось таким же, как и прежде, но это единственное исключение заставило целительниц грустно вздохнуть.

Правая нога его сохранилась лишь по колено. — Земля взяла свою дань, — объяснила одна из мудрых старух.

— Ноги было слишком уж мало, чтобы ее спасти, — сказала другая.

— Жалко, — вздохнула третья.

Затем все они вышли из хижины, оставив Пака на попечение Вилла.

Пак долго ничего не говорил, а только смотрел на свою культяпку; он сел и осторожно ее ощупал, словно убеждая себя, что отсутствующая плоть действительно отсутствует, а не стала вдруг невидимой под воздействием какого-то колдовства. Затем он скользнул глазами по белой рубашке Вилла и драконьему гербу на ней. А под конец его немигающий взгляд уперся Виллу прямо в глаза.

— Это ты во всем виноват.

— Так нечестно! — завопил Вилл. — Эта мина никаким боком не связана с драконом. Точильщик Ножниц и так бы нашел ее и притащил в деревню. Во всем виновата война, это она принесла на нашу голову и дракона, и мину, а уж в войне-то — ты не можешь этого не признать — я никак не виноват. — Для большей убедительности Вилл взял Пака за руку. — Чёртирион… — продолжил он, сильно понизив голос, чтобы никто вдруг не подслушал.

Но Пак с негодованием вырвал свою руку.

— Это больше не мое тайное имя! Я прошел сквозь тьму, и мой дух вернулся из гранитных покоев с новым именем — именем, которого и дракон не знает.

— Не знает, так скоро узнает, — печально заметил Вилл.

— Тебе что, очень этого хочется?

— Пак…

— Мое прежнее обычное имя тоже умерло, — сказал тот, кто был когда-то Паком Ягодником. Цепляясь за стену, он встал на единственную ногу и завернулся в то самое одеяло, на котором лежал. — Можешь звать меня Без-имени, потому что ни одно мое имя не слетит больше с твоих губ.

Без-имени неуклюже поскакал к двери. Там он секунду отдохнул, держась за косяк, а затем решительно преодолел порог и запрыгал дальше.

— Подожди! Да ты послушай меня, пожалуйста! — крикнул вслед ему Вилл.

Молча и не поворачиваясь, Без-имени вскинул правую руку с выставленным средним пальцем.

От бессильного гнева глаза Вилла застлало красной пеленой.

— Мудила хренов! — закричал он вслед бывшему другу. — Поскакунчик безногий! Джонни-полторы-ноги!

С той самой ночи, как в него вошел дракон, Вилл не плакал ни разу, а теперь из его глаз так и хлынули слезы.

На самой вершине лета в деревню с диким ревом мощного мотора влетел на мотоцикле армейский вербовщик; к его заднему сиденью был приторочен большой желто-зеленый барабан. На нем был красивый красный мундир с двумя рядами медных пуговиц, и он приехал аж из самого Броселианда, выискивая парней, которых можно было бы призвать в авалонскую армию. Взвизгнув покрышками и подняв огромное облако пыли, он затормозил перед «Тощей собакой», опустил ногою подпорку, вошел в трактир и снял на весь вечер главный зал.