В Учане у нас так и не было настоящего отдыха. Было объявлено военное положение, и над городом висело мрачное настроение. Кроме того, зарядили дожди – тихая морось, которая каким-то таинственным способом ухитряется промочить всю одежду насквозь и выстудить тело до самых костей. Служащие, выскочившие из административных зданий порта при нашем прибытии, поспешно проглядели наши бумаги, перерыли наш багаж и тут же принялись подозревать в нас бандитов или революционеров. Лучшие отели были почти все оккупированы офицерами высших чинов, и в конце концов мы были вынуждены остановиться на не совсем чистом постоялом дворе неподалеку от порта. Но и здесь повсюду было предостаточно солдат, нарушавших ночную тишину пьяными воплями. Жаль мне города, который будут защищать подобные вояки!

Мистер Лу исчез очень рано утром и возвратился, когда я поглощал свой безвкусный завтрак из риса и какой-то рыбы, преподнесенный мне под многочисленные извинения нашего хозяина. Ничего другого не осталось, сказал он, солдаты слопали буквально все – и ни один ни гроша не заплатил.

Мистер Лу выглядел очень довольным: ему удалось найти места в ближайшем же поезде, покидающем Учан. Поезд был предназначен преимущественно для переброски солдат, но к нему присоединяют несколько грузовых вагонов. Если меня не пугает неудобство путешествия вместе с лошадьми и их всадниками, то мы можем отправляться немедленно.

Я с радостью дал согласие, мы собрали багаж и присоединились к нашим спутникам, которые ночевали под открытым небом на другом конце города, став лагерем и стреножив животных. Недовольные, с покрасневшими глазами, они переругивались между собой, седлая лошадей и навьючивая багаж на животных.

Не мешкая, направились мы к вокзалу, поскольку времени у нас действительно оставалось мало. Мистер Лу заявил, что военный транспорт, возможно, будет отправлен без опоздания – или даже раньше срока, как только там все будет готово. С военных станется.

Когда мы вошли на вокзал, поезд еще стоял. Это был самый мощный локомотив, какой я когда-либо видел. Выкрашенный бледно-голубым и оранжевым, этот зверь не известной мне породы извергал больше огня и дыма, чем дракон Зигфрида.

Мы втиснулись в грузовые вагоны; двери закрылись. Рывком поезд двинулся вперед, и страшно стало нам за наши жизни, когда он набрал скорость.

Позднее нам удалось немного приоткрыть раздвижную дверь, чтобы выглянуть наружу. Мы находились на высокогорье. Поезд змеился по самой прелестной местности, какую я когда-либо видел. Древние-предревние горы, нежная зелень деревьев – точь-в-точь картина китайского художника, которая представляется такой условной, покуда не увидишь переданный на полотне оригинал. Только тогда приходит понимание, что в Китае природа сама по себе уже условна, ибо эти земли заселены людьми так долго, что здесь даже пучка травы не найти, в какой бы отдаленной местности он ни рос, чтобы тот не испытал на себе в той или иной степени влияния человека. При этом ни здесь, ни в какой-либо другой части Китая первозданная природа ничуть не теряет своей выразительной силы; напротив, она становится еще выразительнее.

Мистер Лу наслаждался пейзажем вместе со мной; при этом на все мои восторженные восклицания он отвечал с доброжелательством старого владельца этих угодий.

– Я и раньше думал, что Китай мне понравится, – сказал я ему. – Но я более чем потрясен – я сражен наповал – и теперь навсегда проникся верой в красоту природы!

На это мистер Лу не ответил ничего, но вскорости вынул портсигар и предложил мне приятную турецкую сигарету, заметив попутно, что даже над нетронутой, казалось бы, природой нависла угроза того, что творит человек.

Я тотчас подумал о Бастэйбле и бомбе, отправившей моего знакомца назад, в его собственное время. Должен признаться, что бросил на мистера Лу острый взгляд и невольно спросил себя, не знает ли он о Бастэйбле больше, чем говорит. Однако он не стал продолжать свою мысль, и я решил приписать ее философскому настроению моего спутника.

Я кивнул и взял сигарету.

– Это так. Но все же надеюсь, что гражданская война не очень ей повредит, – сказал я и наклонился вперед, чтобы дать мистеру Кан-фону огонька. Поезд делал широкий поворот, и теперь открылся лес, стоявший в нежнейшей зелени. – Ведь я действительно оставлю свое сердце в Китае.

– К несчастью, – сухо заметил мистер Лу; однако настроение у него было хорошее, – к несчастью, вы не единственный европеец, которого притягивает наша страна. Но всегда ли нужно стремиться завладеть тем, что по душе, мистер Муркок?

– Я не считаю политику моего правительства в Китае правильной, – признался я ему. – Но, согласитесь, в тех частях Китая, которыми управляют британцы, больше правопорядка, чем в других. Китайский вопрос довольно запутан…

– Не было бы никакого китайского вопроса, мистер Муркок, – отозвался мистер Лу с легкой улыбкой, – если бы здесь не было японцев и европейцев. Кто нагнетает массовый импорт опиума в нашу страну? Кто ответственен за девальвацию национальной валюты? Эти трудности возникли не по внутриполитическим причинам.

– Вероятно. Но…

– Но я тоже могу ошибаться. Кто знает?

– Не сказать, чтобы маньчжуры тоже были безупречны, – заметил я и улыбнулся.

Он широко улыбнулся в ответ, отклонился назад к стене, взмахнул рукой, в которой держал сигарету, и оставил мой последний аргумент без ответа. Я решил считать этот изящный жест согласием с той мыслью, которую только что высказал.

* * *

Весь день поезд мчался с постоянной скоростью. Наступила ночь. Мы уснули, кто как мог, на трясущемся полу вагона, постоянно рискуя попасть под копыто оступившейся лошади. Незадолго до рассвета поезд, издав жуткий скрежет, внезапно остановился. Лошади испуганно шарахнулись, забили копытами, зафыркали, а наши люди повскакивали, хватаясь за винтовки.

Вслед за визгом тормозов наступила странная, гнетущая тишина. Издалека до нас доносились несколько голосов. Мы осторожно отодвинули дверь и попытались разглядеть в сумеречном свете, что же произошло.

– По крайней мере, пальбы не слышно, – спокойно заметил мистер Лу. – Стало быть, это не прямое нападение на поезд. Может быть, просто авария на путях.

Но он явно и сам был не вполне уверен в своем предположении. Мы вместе выбрались из вагона и отправились к локомотиву.

Огромная машина все еще выпускала гигантские белые облака пара, темные фигуры мельтешили в дыму. Из окон вагонов высовывались головы сонных солдат. В воздухе носились гневные вопросы; высказывались предположения по поводу причины остановки, одно другого неприятнее.

Мистер Лу отыскал офицера, который, по крайней мере, производил впечатление компетентного человека, и задал ему несколько кратких вопросов. Отвечая, тот то и дело пожимал плечами, разводил руками и указывал на север, в том направлении, куда мы ехали, в сторону иссеченных расселинами горных вершин.

Когда мистер Лу вновь присоединился ко мне, солнце уже всходило, посылая на землю свои первые робкие лучи.