круглосуточной пропаганды, подавляющая с помощью манипуляционных технологий всякое критическое мышление и разжигающая ненависть к посмевшим иметь собственную позицию. А для тех, у кого на хорошо продуманную и искусно преподносимую ложь вырабатывается иммунитет, в спешке штампуются законы, по которым при желании можно упечь за решетку кого угодно. Стоит ли удивляться, что люди становятся все более подозрительными, замкнутыми в себе, старающимися держаться подальше от блюстителей порядка и опасающимися написать в соцсетях лишнее слово? Подобная атмосфера намеренно насаждается сверху, абсолютно устраивая властвующих самозванцев, чья главная сила в нашем страхе и разобщенности. У меня вряд ли есть моральное право к чему-либо призывать, поэтому скажу только за себя — несмотря на запреты и риски, я выбираю оставаться свободным человеком до конца и всегда буду говорить только то, что думаю, называя белое белым, а черное черным. Поступить иначе для меня равносильно смерти, так как возможность свободно излагать собственное мнение без оглядки на кого бы то ни было я считаю такой же естественной потребностью, как дыхание.

Просматривать только что записанный файл продолжительностью семь минут двадцать секунд Эррера не стал, сразу загрузив его на все свои страницы в интернете, предварительно сделав их вновь общедоступными. Не испытывая сожаления о содеянном, как и смутной тревоги из-за вероятных последствий своего поступка, Паскаль выключил компьютер, после чего принялся свойственным творческим натурам неровным почерком торопливо черкать в дневнике. Когда после завершающего заметку предложения была поставлена точка, он щедро плеснул себе рома, на мгновение представил улыбающуюся Рамону, произнес вслух: «прости меня, если сможешь, но по-другому никак», а затем в два глотка осушил стакан. Вскоре кружащийся в голове хоровод мыслей понемногу замедлился, тело обмякло, а веки начали незаметно слипаться. Не в силах сопротивляться накатившей усталости, прозаик перебрался на диван, где его окончательно сморил сон. Однако хорошенько выспаться Паскалю той ночью было не суждено, так как двумя часами спустя его арестовали в собственном доме по обвинениям в экстремизме, подстрекательстве к беспорядкам и клевете в адрес должностных лиц государства.

Вскоре после переворота сначала следственные, а вслед за ними и федеральные тюрьмы оказались переполненными. Пока новые здания для пенитенциарной системы находились в процессе проектировки и возведения, задержанных приспособились размещать в самых разнообразных строениях, худо-бедно обеспечивающих изоляцию от внешнего мира. На первых порах с этой целью использовались даже некоторые концертные залы и крытые стадионы в ущерб запланированным там мероприятиям.

По окончании формального получасового допроса прямо в движущемся автозаке, Паскаля высадили у освещенного мощным лучом прожектора амбара красного кирпича. Анонимные каналы в мессенджерах не раз писали о том, что строения на землях разорившихся фермерских хозяйств оборудуют под тюрьмы для тех задержанных по новым «политическим» статьям, содержание которых вместе с основной массой узников считалось нежелательным. Оказавшись внутри помещения, прозаик увидел тянущиеся вдоль противоположных стен два ряда коек, на которых сидели и лежали заключенные. Сопровождающий его верзила в камуфляжной униформе с шевронами спецподразделения республиканской гвардии указал рукой на пустующее в дальнем углу место, и вскоре единственное незанятая койка издала жалобный скрип под весом новоприбывшего арестанта. Чуть позже внутри амбара, где в качестве изощренной пытки из невидимых динамиков то и дело звучали речи главарей хунты, Эррера насчитал двадцать одного человека, включая себя.

Особого распорядка здесь не существовало. Утром и вечером заключенных выводили на оправку к вырытым рядом с импровизированной тюрьмой ямам, где стояла жуткая вонь. Кормили также два раза в день — в основном кукурузной кашей и лепешками из того же злака. Чистой воды было вдоволь, вот только бритвенные принадлежности иметь не полагалось, как не предусматривался душ и даже умывальник, из-за чего обитатели амбара обросли бородами, а некоторые страдали от кожных заболеваний, требующих соблюдения элементарной гигиены. На допросы арестантов вызывали крайне редко, что никого не удивляло, ведь изданные после переворота указы позволяли содержать под стражей подозреваемых в преступлениях против безопасности государства сколь угодно долго. К тому же постоянно возить заключенных в город и обратно было накладно, а загруженные большим количеством дел следователи вряд ли горели желанием то и дело мотаться сюда.

С первого дня пребывания в застенках единственной отдушиной для Паскаля стала возможность оставлять заметки в дневнике, который после ареста ему разрешили взять с собой вместе со сменой нижнего белья, туалетной бумагой и шариковой ручкой. Лишенные своих гаджетов узники нередко с завистью поглядывали на прозаика, не имея возможности занять себя собственной писаниной из-за отсутствия даже огрызка карандаша. На третьи сутки заточения Эррера уже неплохо знал своих соседей по койке, коих было трудно причислить к занимавшимся подрывной деятельностью особо опасным радикалам.

Товарищем по несчастью справа оказался двадцатисемилетний продавец-консультант магазина бытовой техники Маурисио Рахой, имевший смелость публиковать на одном из столичных интернет-форумов высмеивающие политику Правительства национального оздоровления комментарии и карикатуры. Его активность в сети могла продолжаться и по сей день, так как молодой человек шифровался при помощи ВПН-сервисов. Но как-то, на свою беду, он принял приглашение стать участником закрытого сообщества в одном из мессенджеров, где узкий круг единомышленников обсуждал наиболее эффективные методы противостояния диктатуре. Как выяснилось позже, группа оказалась незамысловатой ловушкой, созданной сотрудниками спецотдела МВД. По ходу доверительного общения поднаторевшим в психологии полицейским удалось вытянуть из Маурисио сведения, благодаря которым его идентифицировали и арестовали прямо на рабочем месте.

— Сколько раз предупреждали меня, что со своей доверчивостью я попаду на удочку мошенников и лишусь всех денег! Но в итоге мне довелось оказаться в лапах правоохранителей и лишиться свободы! — с горькой иронией говаривал Маурисио Рахой, расплываясь в дружелюбной улыбке.

Вообще для обреченного провести долгие годы в заключении он выказывал завидный и даже какой-то неоправданный оптимизм, часто вслух размышляя о жизни на воле после неизбежного скорого краха диктатуры.

В противоположность ему сосед по койке слева, как казалось, смирился со своей печальной участью, о чем свидетельствовала его всегдашняя невозмутимость. Примерно через неделю после госпереворота крупная международная телекомпания получила разрешение провести уличный опрос жителей столицы на предмет отношения к новой власти. Главари военной клики были уверены, что посеянные семена страха уже проросли, а потому ни один нормальный человек ради элементарного самосохранения не станет на камеру выражать недовольство установленными в стране порядками. Их расчет в целом оправдался — основная масса опрошенных положительно оценивала произошедшие изменения и смотрела в будущее со сдержанным оптимизмом, некоторые затруднялись ответить или попросту отказывались разговаривать. Только пятидесятилетний рантье Фернандо Флорес оказался единственным из сотни опрошенных, кто