Или это какая-то извечная бабская надежда никак не хотела сдаваться? Поэтому для себя я закрыла эту тему раз и навсегда. Вернувшись в лагерь после госпиталя, я перетрясла всех, с кем хоть как-то общался капитан Кудо. Называть его по имени я себе запретила. Даром усилия не прошли. В лагере пошли чистки. С спецобъекта сорок пять многие попали в списки на перевоз в Токио на международный трибунал.

В результате, на память о знакомстве с капитаном Кудо, мне остались погоны, звание, шрам на шее и табличка с новогодней ёлки с символом "любовь".

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6.

Время кружилось осенними листопадами, уносилось с зимними вихрями и бежало, обгоняя весенние ручьи. Иногда я словно поднимала голову и не сразу могла понять, что происходит вокруг. Весна сейчас, лето или уже осень? Я загнала себя в работу, и людей на фото анфас и профиль видела чаще, чем живых. Даже приказы на командировки воспринимались буднично, и по факту ничего не меняли. Так мимо меня проскользнули почти десять лет. Как-то в стороне осталось поступление нашей младшей в Саратовский педагогический институт, и его успешное окончание. И внезапная свадьба с последующим отъездом вместе с мужем на Дальний Восток к месту его службы. Как и такой же внезапный отъезд на Кубань.

— Да уж, шикарная иллюстрация фразы "на одно поле по нужде не сяду". — Хмыкнула я, стоя возле карты и мысленно проводя линию от Дальнего Востока, где остался брошенный муж, до Кубани, куда сбежала наша младшая.

Как окажется позднее, сбежала она чуть ли не за пару месяцев до родов. Так что первый племянник родился у меня среди кубанских казаков.

А потом была ничем не отличающаяся от многих других командировка на Маломорский рыбный завод. Иркутск, куда я прибыла из Хабаровска, мало сем отличался от того, каким я его запомнила летом сорок пятого. Отличалась я, и изменения эти были не в лучшую сторону. Тогда, в сорок пятом, я была лишь каплей, но среди огромных волн, стремящихся к одной цели. Каждый мой день был наполнен достижением этой цели. Мира и покоя. Артиллерия давно умолкла, и гул турбин самолётов гражданской авиации уверенно вытеснил из памяти глухой рокот бомбардировщиков.

А я всё никак не могла окончить эту войну. Уже всё меньше становилось военнопленных в лагерях. Но бараки не пустовали. Среди тех, ради жизни которых гибли лучшие, было достаточно гнили. И мы, так и не снявшие военных шинелей и погон, отделяли эту накипь от нормальных людей. Именно поэтому назрела реформа и наше ведомство разделилось на два. Внешняя безопасность и внутренний порядок. И те, кто стоял в управлении лагерей должны были либо уйти в отставку, как военные офицеры, либо перейти под руку министерства внутренних дел.

И хотя многие верещали на всех углах и с высоких трибун, что наконец-то, мы перешли от карательно-репрессивной системы, амнистию апреля пятьдесят третьего мы восприняли как катастрофу. И те, кто хотел отгородиться от предыдущих руководителей, во многом трусливо очернив их дела, быстро поняли, что без крайне жёстких мер, они не удержат ситуацию и страна захлебнëтся в бандитском терроре.

Лагерь на Ольхоне, куда лежал мой путь в начале пятьдесят третьего, официально начали расформировывать ещё в пятьдесят втором. Я собственно и должна была проконтролировать перевод оставшихся узников. Здесь содержались не только те, кто попал за решётку за мелкое хулиганство и кражи, но и те, кто был отправлен сюда из немецких лагерей для военнопленных. Те, кто сдались в плен.

И были те, кто сюда попал из Прибалтики и Польши. В своё время, сами заключённые и строили и бараки, и забор. Да и охрана здесь была из красноармейцев. В Хужир, где мне предлагали разместиться изначально, я не поехала. И похоже сильно напугала местных.

— Не надо бледнеть и падать в обморок. Я под каждой вашей бумажкой свою подпись ставить буду, поэтому хочу видеть реальное положение дел, а не ваши пузыри и шарики. — Без всяких эмоций поставила точку я в уговорах и переглядываниях за моей спиной.

На попытки жаловаться на суровые условия жизни и труда, я отвечала резко и бескомпромиссно. Что всей стране нелегко, что тысячи людей, просто потому, что их дома разбомбили, тоже сами строили времянки бараки, или ещё лучше, в землянках жили. А за ними никакой вины не было.

— Мой дом разбомбили, когда пришёл Советский Союз. — С акцентом произнесла невысокая женщина с заметно огрубевшими руками и постоянно кашляющая.

— Да? Это где ж такая несправедливость случилась? — уточнила у неё я.

— В Польше, — не отвела взгляда она. — А потом, объявили нашу страну обязанной подчиняться законам Советского Союза.

— А немцы не бомбили. — Развернулась и сделала несколько шагов к ней я, так, чтобы стоять вплотную и смотреть прямо в глаза. — Немцы строили. Много чего. Концлагеря, правда… Но какая мелочь, правда? Ты была в Освенциме? Я была. Мы его освобождали. Рассказать? Чем ты занималась во время войны?

— Я музыкант, играю на фортепиано. — Произнесла она, стараясь не отвести взгляд.

— Человек искусства. Исполняла, наверное, концерты для фортепиано с оркестром для господ из вермахта. Не для советских солдат. Потому что советские войска разбомбили твой дом. — Ломала взглядом я её волю. — А хочешь, я тебе скажу, что чувствовала я, обходя Освенцим в поисках тех, кто сам не мог выйти? Я надеялась, что нарвусь на кого-то из тех, кто не успел сбежать и ждал момента, чтобы напасть, прорываясь на свободу. И я ненавидела. Люто ненавидела. И не только солдат и офицеров Рейха. Но и обычных мирных жителей ближайших окрестностей. Которые тихо и мирно жили, лишь изредка морщась, когда ветер доносил до них вонь от сотен сжигаемых трупов. А иногда и живых. Эти мирные и обычные люди, среди которых наверняка были и подобные тебе люди искусства, просто приспособились. И даже нашли нечто правильное в политике Гитлера. А многие пошли прислуживать. Поэтому я искренне возмущена до сих пор тем, что советское командование приняло решение рисковать нашими солдатами и офицерами, разминируя и Польшу, и Прибалтику… Ведь ваши немецкие хозяева не поскупились, иногда чуть ли не целый склад отдавали, лишь бы увеличить площадь взрыва и соответственно поражения. Вот и надо было отводить войска на безопасную территорию и взрывать всё к чëртовой матери. Ведь в рейхе почему-то не переживали за ваши жизни, так почему советские солдаты должны были их спасать? Ответишь?

Толпа рядом с этой пианисткой поредела. Нарываться на последствия этого