— Ненавижу!

— Он часто приходит?

— Очень редко.

— Когда он был в последний раз?

— Летом.

— Тебе не холодно? — пожалел я Сонечку. — Может, вернемся в кафе?

— Нет, — ответила она. — Хочу вспомнить детство — тогда зимы были морозные.

Я тоже вспомнил детство.

— Уже нет мамы и папы, — загрустил я, — но я всегда ощущал их рядом, а сейчас, — признался, — они будто куда-то уехали — и без них очень тяжело стало жить.

Сонечка молча брела, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться, — у нее еще жива мама, и не знаю, понимала ли она, о чем я. Одетую легко — ее затрясло, а я продолжал про маму и папу, и меня тоже стало трясти.

— Ты думаешь — я знаю, как жить? — пробормотала Сонечка; тут у нее в сумочке зазвонил телефон.

— Это он? — догадался я.

— Да, — смеется.

Мне слышно, как он спрашивает:

— Почему смеешься?

— Стою за хлебом, — не задумываясь отвечает Сонечка, — анекдот в очереди рассказывают.

Я изумился, как легко она врет и непонятно зачем.

— Почему слышно, как машины ездят? — еще спросил он.

— Я не в магазине, — продолжала Сонечка, — а покупаю в ларьке на улице.

Я отошел в сторону, чтобы не подслушивать, и, отвернувшись, глядя, как по улице едут машины, не видел, как они едут. И не заметил, как Сонечка появилась сзади и не дышит; она погладила меня по плечу, и я еще сильнее загрустил.

— Как он почувствовал! — удивилась Сонечка, пряча телефон в сумочку. — Я ему все рассказала.

— Ну, и чего ты рассказала? — и я удивился. — Ведь ничего и не было.

— Теперь нам лучше расстаться, — пробормотала Сонечка, направляясь к остановке, и я за ней перебежал через улицу.

— Зачем ты рассказала?! — не могу понять. — Он сегодня придет?

— Не придет, — уверенно заявила.

— Почему?

— Потому что в эту ночь встречают Новый год.

— Понятно, — догадался я, — почему он никак не может на Новый год! — И тут же: — Неужели уже Новый год?

— Я не знаю, — пожала она плечами. — Зачем ты спрашиваешь? Ты же никогда ничего не спрашивал, и я за это люблю тебя.

— Что ты сказала? — прошептал я.

— А может, и придет, — чуть не плача добавила она. — Я ничего не знаю. Я у него ничего не спрашиваю.

— И ты его с лета ждешь?

— Я боюсь его ждать!

Сонечка, запрыгнув в трамвай, помахала рукой. Дверки захлопнулись, колеса покатились по рельсам, а я побрел сам не зная куда. Догоняю пожилую женщину, изумляюсь:

— Какой у вас роскошный букет!

— Это не мне, — оправдывается, будто виновата; покраснела, и я невольно подумал — какая и она когда-то была красавица. — Каждый день моей дочке дарит иностранец, — пояснила женщина, — а Маша его не любит.

Я понял, почему ей не жалко цветы в мороз, и повернул обратно. Проходя мимо магазина, увидел запряженную в сани лошадь. На соломе в санях лежало сбитое в ком байковое одеяло. Пьяный мужик взял его и попробовал постелить сверху на солому, но каждый раз, как поднимал, — ветер подхватывал одеяло, а когда опускал, — все равно оно сбивалось в ком. Мужик упал на солому и дернул за вожжи.

Я дождался трамвая, сел в него и поехал. Смотрел в окно и еще раз увидел пьяного мужика в санях. Лошадь бодро бежала по укатанному снегу, но трамвай ехал быстрее. По тротуару шагал счастливый молодой человек и нес елку. Рабочие развешивали на столбах разноцветные флаги, и даже из трамвая слышно, как они хлопают на ветру. Я вспомнил светящиеся сабли и — как утром дети стреляли из петард, а дядя Гриша пошел мириться с женой, — все это подтверждало, что наступает Новый год, но я не мог поверить.

— Извините, — спросил я в трамвае, — неужели в эту ночь Новый год?

На меня так посмотрели, что я больше не спрашивал. Трамвай проезжал мимо церкви, и я вспомнил, как вчера зашел в нее и поставил свечку. Как я вчера был счастлив и разве мог подумать, что произойдет сегодня…

Придя домой, поднимаясь на крыльце по ступенькам, увидел под ногами новую телогрейку дяди Гриши. На ней выгорела такая дыра, будто старику в спину выстрелили из пушки. Крыльцо залито водой, на морозе она замерзла, и я чуть не поскользнулся. От телогрейки еще подымался дымок. Я поднял ее, и, когда нес по двору, вспыхивали на ветерке искорки по краям выгоревшей дыры в вате. Я бросил телогрейку подальше в снег.

В доме помирившиеся дядя Гриша с тетей Марусей накрывали на праздничный стол.

— Что случилось? — не мог я сообразить, пока не вспо-мнил, как утром хохотали нам вслед школьники с петардами. — Я же говорил, — и сам невольно усмехаюсь, — не надо с детьми связываться.

После всего этого хочется уснуть и забыться. Я разделся в своей комнатке и лег, но не могу уснуть. Вдруг потемнело; я удивился, как быстро прошел день, а кажется, совсем недавно в самом лучшем настроении ехал на встречу с Сонечкой. Опять я подумал, что жизнь пошла куда-то не туда, и ее надо изменить. Я стал думать, что же сделать такое, но ничего не мог придумать. Я лежал с закрытыми глазами и все думал, думал, и, когда уже совсем отчаялся, — почудилось, будто дождь посыпался над рекой, зашипел вот так: шшшшшшшшь… На меня словно озарение нашло — я понял, что без этого шшшшшшшь… не могу жить. Я вспомнил покойных папу и маму и осознал: это не они умерли, а это ты, — сказал я себе, — сам не туда поехал — они же остались там, где были.

Я стал вспоминать, когда в последний раз слышал дождь над рекой. Я вспомнил себя мальчишкой в деревне. На улице поднялся ветер и спряталось солнце, а я вышел из дома. Можно еще повернуть обратно, а я, наоборот, ускорил шаг. Вот река, черная, — в ней отражается туча; на другом берегу сверкнула молния и загрохотал гром — купаться в грозу нельзя, но я бросился в воду и поплыл, и тут посыпалось: шшшшшшшшшь…

В доме захлопали двери, раздались голоса — собрались гости встречать Новый год. О том, чтобы заснуть, я уже и не мечтал. Дядя Гриша застучал в стенку — пришлось встать и одеться. Только сели за стол, как под полом пропел петух. Дети на коленях стали ползать по полу, глядя в щели между досками.

— Меня петух чуть в глаз не клюнул! — воскликнул один мальчик. — Ты видела? — толкает сестричку.

— А меня клюнул, — она подбежала ко мне и пальчиком показывает, — вот сюда. Видишь?

— Вижу, — отвечаю с завистью.

Сначала Коля доехал с тетей на автобусе до поселка. На железнодорожном вокзале тетя Дуня купила билеты; времени оказалось еще много, и она решила сходить на пристаньку. Спустились по улочке к реке и побрели вдоль берега, где насыпана была гора гравия и на рельсах кран черпал из нее ковшом и загружал баржу. Сразу за пристанькой в одном из дворов стоял в луже стол, накрытый пожелтевшими под солнцем газетами; на них — бутылка водки и тарелки с закуской. Тетя Дуня сказала, что реки сейчас не узнает, вода здесь потекла другая, но дали не изменились. Коля жил в лесной деревеньке и впервые сейчас увидел линию горизонта, а тетя Дуня начала узнавать воду и рябь на реке. Увидев, как ребята постарше купаются, Коля попросил у тети разрешения побродить у берега; разувшись, закатал штанишки и после того, как ступил в воду, почувствовал: она живая, течет, — и так был рад, что, когда вышел на бережок, пробежался от восторга, чувствуя, как колется травка. А тетя Дуня позавидовала ему, сказала, что прошли, идут годы, и — больше ничего не хочется другого, потому что ничего лучшего нет, — только вот трава теперь не та, какой она была когда-то. Жизнь изменяется, — сожалела тетя, — и люди меняются : у нее у самой нет уже ни матери, ни отца — и не у кого попросить разрешения побродить у берега; и — вот сейчас, когда подобные желания так легко исполнить, — заметила она, — приходит время, когда уже не можешь быстро бегать, и тогда хочется хоть немножко кого-то осчастливить рядом.