— Привет! — откликнулась художница-реставратор. Потом вздохнула и опустилась на колени. — Если бы только твой отец знал, что я позволяю тебе такое…

— А что?

Госпожа Блум указала Аните на одну из металлических стоек, которые поддерживали леса:

— Посмотри сюда. Видишь вот эти пазы. Поднимись по ним, как по ступенькам. Но будь осторожна.

Анита тотчас начала взбираться на леса, и они задрожали.

— Осторожней!

Девочка быстро поднялась наверх к матери.

— Вот моя обезьянка… — произнесла шутливым тоном госпожа Блум, взъерошив дочери волосы. — Будь осторожна. Закружится голова — опустись на четвереньки.

— Хорошо.

— И самое главное… не урони ведро с краской. Оно обойдется мне дороже платы за твое лечение.

Анита показала маме язык. Она понимала, что та шутит. И ей нравилось это. Так шутят взрослые.

И сейчас ей не терпелось поскорее увидеть обезьяну.

— Где она? — спросила Анита.

Ее мама прошла на противоположный край площадки, к самому углу.

— Вот здесь, — сказала художница-реставратор, поднимая светильник, и ярким белым лучом осветила обезьяну с живыми, хитрыми глазами, короткой рыжей шерстью и густыми бровями.

— Вот это да! — воскликнула Анита.

Удивительно, но она представляла ее именно такой. Навсегда запечатленной здесь рукой ее хозяина. Обезьяна выглядела нахальной, любопытной и в то же время, странное дело, умной. И смелой, даже сказала бы Анита.

— Познакомься, это Птолемей, — сказала госпожа Блум, указав на украшение в виде щита над круглой головой животного.

Анита рассмеялась:

— Довольно странное имя для обезьяны.

— Так звали одного путешественника, — продолжала ее мама. — Птолемей — древнегреческий ученый, он один из первых попытался представить форму Земли, морей, континентов. Он рисовал их самым неверным образом, но через несколько тысячелетий оказалось, что не ошибался.

Анита хотела потрогать рисунок, но мама остановила ее:

— Нельзя. Каждое прикосновение к фреске оставляет на ней практически неизгладимый след.

Девочка хотела было возразить, но мама опередила ее:

— Даже если ты вымыла руки.

Анита спросила:

— А почему он нарисовал ее такой, как ты думаешь?

— Понятия не имею.

— А почему у нее подняты лапы?

— Думаю, она поддерживает потолок.

Анита покачала головой:

— Нет. Лапы слишком далеко от него. Она делает… что-то совсем другое.

Девочка всмотрелась в глаза обезьяны, пытаясь найти в них ответ.

— Мне кажется, мама… она довольна, ты не находишь?

— Может быть, — согласилась госпожа Блум.

— Она держит в руках что-то, чего нет, — продолжала Анита. — Что-то легкое. Или же… ожидает, что придется держать что-то…

Художница-реставратор пожала плечами:

— Не знаю, что сказать тебе. Возможно, у тебя есть задатки искусствоведа. — Она погасила светильник. — Так или иначе… ты хотела посмотреть на обезьяну. Вот она такая. А теперь, если не возражаешь, тебе пора приняться за уроки.

Анита кивнула.

— Чтобы спуститься… — начала было объяснять госпожа Блум, но Анита опередила маму. Прошла на другой край лесов и стала спускаться вниз, обхватив опорную стойку.

— Пока, мама! — сказала она. И, прежде чем исчезнуть внизу, добавила: — Пока, Птолемей.

Анита быстро сбежала по лестнице, залитой солнцем. Фрески Мориса Моро казались живыми. А придя в беседку, девочка обнаружила, что котенок снова исчез.

— Опять! — сказала она с досадой.

Однако на этот раз успела заметить белый хвостик Мьоли, убегающего вдоль стены.

Как она и ожидала, котенок забрался на крышу беседки, но не перебрался оттуда в соседний сад, а перескочил на ближайшее дерево и с него — на крышу. А там нашел какое-то узкое отверстие и скрылся в той комнате, где Анита нашла его накануне.

— Так вот ты где! — обрадовалась девочка.

Мамина сумка лежала возле лестницы.

Анита убедилась, что мама не видит ее, и открыла сумку. Конечно, нехорошо трогать мамины вещи без разрешения, но все же… Она взяла связку ключей и поднялась по лестнице на самый верх — к мансарде. Висячий замок открылся легко и сразу.

И тут Анита почему-то испугалась.

Она осторожно приоткрыла дверь и увидела пустую комнату и пол, застеленный полиэтиленом — очевидно, для защиты от протечки.

Анита вошла.

И в самом деле, мало что осталось от мастерской Мориса Моро. Длинная, узкая терраса, откуда открывалась панорама лагуны и виднелись дома на острове Джудекка.

Мьоли сидел на крыше; освещенный ярким солнечным светом, он походил на египетского сфинкса. Заметив хозяйку, котенок слегка пошевелил хвостиком.

Анита нерешительно направилась к Мьоли, ступая по полиэтилену. Черные, обгорелые балки, стены покрыты копотью, разбитый дощатый пол. Повсюду пух и перья голубей. И пахнет мышами.

И на стенах здесь другие рисунки, покрытые темным слоем копоти.

Девочка пренебрегла советом мамы и коснулась фрески.

Она оказалась теплой. Когда отняла руку, на стене остался светлый след, а палец почернел от грязи. Анита снова провела по фреске рукой. А потом еще раз, постепенно стирая копоть.

Ей понравилось, и она улыбнулась. Еще немного, и перед ней возникли глаза, которые она хорошо запомнила.

— И тут Птолемей, — прошептала девочка.

Она присела возле стены и принялась не спеша очищать ее, открывая портрет второй обезьяны.

Мьоли время от времени посматривал на свою юную хозяйку.

Этот Птолемей весьма отличался от того, которого Анита видела этажом ниже, где работала мама. Тот поднимал лапы высоко верх, словно хотел поддержать потолочную балку.

А этот будто топает ногами.

Тот мудрый и спокойный, этот какой-то безумный, почти свирепый.

Анита долго рассматривала Птолемея, пытаясь понять, что он все-таки делает и почему Морис изобразил его в двух таких необычных видах.

«Может, есть и другие его изображения…» — подумала девочка, осматриваясь, но других обезьян не увидела. Она снова присела на корточки перед рисунком.

— Интересно, что ты хочешь сказать мне? — громко спросила она, осторожно приподняв с пола полиэтиленовую пленку.

Под ней оказалось обгорелое дерево — старые балки разной величины.