Космические суда еще более высоких параметров проектировались в этот момент по всему миру. Их даже называть ракетами язык не поворачивался, хотя ракетные двигатели на них все еще устанавливались как дополнительные.

А пока цикл производства был только начат, компании-ракетостроители с интересом следили не только за новыми разработками, но и за тем, как эксплуатируется уже имеющийся флот. И постоянно вносили в свои чертежи и сметы необходимые коррективы. Все корабли класса “Eurofreighter”, чье полное название было «EF-12 UltraHeavy» — хорошо служили и обещали отработать вложенные в них деньги.

И все же хорошо, что хватило пальца. Палец старшего инженера Олаф носил с собой в разгрузочном поясе, где у него лежали разнообразные инструменты, которые ему были положены по статусу оператора и наладчика систем жизнеобеспечения. Все они были спроектированы для работы при околонулевой гравитации.

Перед его глазами на уровне роста зажегся обычный плоский дисплей, без всякого намека на объемность изображения. На него выводились параметры систем корабля. Не в том урезанном виде, в каком их видели четверо младших членов экипажа, каждый из которых отвечал за свой сегмент, а в полном, доступном старшему инженеру и капитану.

Все системы работали в штатном режиме.

Чистокровный норвежец — арабской крови в его жилах не текло, как и другой иностранной — он с гордостью носил свое новое имя, которое получил во время обряда в салафитской мечети в Абу-Даби. Но кровь его предков — викингов — наверняка тоже радовалась тому, что он сделал. И тому, что только собирался сотворить. Отправиться в Валгаллу с огромным эскортом слуг и рабов.

— На тебя уповаю, Всевышний, создатель тверди земной и тверди небесной, творец всего сущего, — пробормотал он слова молитвы, которую подсказал ему его духовный наставник. — Дай мне силы повергнуть в прах Нечестивого и его слуг, низвергнуть порок и утвердить знамя истинной веры.

Нет, Абдул-Рашид, конечно, имея степень Ph.D. Калифорнийского университета в Сан-Диего — лучше многих других знал и про миллионы галактик, и про эволюцию материи. И про то, что твердь небесная — не более чем видимый человеческим глазом слепок с бесконечной пустоты, в которой рассыпаны редкие вкрапления вещества — горячие и холодные. Но, тем не менее, молитва, помогала — и он в этом убеждался уже не раз. От нее даже сердце билось ровнее, и руки переставали дрожать.

Перед главным делом его жизни надо было обратиться к богу. А чтобы помолиться, надо было очиститься. Полное омовение — гусль, которое надо бы совершить после сотворения такого греха, как убийство — в невесомости сделать сложно. Но можно сделать малое. К счастью он почти не запачкал кровью одежду, точнее, облегченный скафандр без шлема. К тому же люди, которых он убил, были врагами, слугами Нечистого, а значит, их убийство было не грехом, а благим делом.

Ларсен оттолкнулся от переборки и, как опытный астронавт, маневрируя без касания редких поручней, поплыл по коридору в сторону санитарного блока. Там он еще раз помыл и высушил руки потоком горячего воздуха.

В трех отсеках, через которые он пролетел, мертвые члены команды плавали под потолком, как непривязанные воздушные шары на детском празднике. И шарики их крови разлетались, плавно кружились в хороводе и плавали по модулю от завихрений воздуха, которые убийца создавал своим движением.

«Внимание. Критическое изменение курса!», — голосовое оповещение сопровождалось громким сигналом тревоги. Это забеспокоился электронный мозг корабля. Странно, что не стало красным освещение в отсеке — вроде бы в фильмах происходит именно так. Но через секунду сигнал оборвался. Корабельный суперкомпьютер выключился навсегда.

*****

Всего два месяца назад он ехал — точнее, летел как пуля — к поставленной ему цели через мирную пастораль провинциальной Европы. Его личный рейтинг был средним и позволял пользоваться любым частным транспортом за стандартную цену, без скидок, но и без наценок. Здесь в Европе прямых запретов не практиковалось, и главными последствиями низкого рейтинга была «всего лишь» невыгодная кредитная ставка и невозможность найти нормальную работу. Муниципальные и государственные транспортные системы тоже не практиковали «билетную дискриминацию». Но эта дорога была частной.

Поезд ”Eurotrain”, на котором он прибыл из Стамбула, был маленьким Вавилоном, запертым в вакуумную трубу и летящим со скоростью в половину Маха[i] с юга на север.

За окном гигантские дамбы сдерживали напор воды, защищая не только отвоеванные у моря пространства, но и те участки, которым вода еще тридцать лет назад не угрожала. Но это лучше, чем жить в Бангладеш или на Гаити, где от воды люди страдали ничуть не меньше, чем от ее дефицита — в тех местах, где ее не хватало. Выше они были только в Шанхае, Йокогаме и Мале, столице Мальдив, где город находился уже ниже уровня моря и находился будто в колодце, окруженном защитными стенами.

Официант — не просто столик на колесах, а забавный андроид, чьи раскосые глаза делали его похожим на китайца — раз в час разносил напитки и закуски. В цену билета они, разумеется, не входили.

Олаф купил себе бутылку безалкогольного пива и халяльный «шоколадный» батончик.

Смуглые мужчины в тюрбанах и куфиях соседствовали с моложавыми немецкими бюргерами, женщины в хиджабах, чей возраст невозможно было узнать, в салоне вагона чередовались с девушками в полупрозрачных мини. Ну, эти последние явно с Периферии. Восточноевропейки.

Старая Европа давно одевается в стиле унисекс, неброско. Таких дам в вагоне тоже было много. И все неопределенного возраста, потому что процедуры омоложения скрывали годы не хуже, чем паранджа. И куда лучше, чем когда-то подтяжка лица и ботокс. Скрывают до последнего, пока коже еще остается на чем держаться. Но, естественно, это дорого. И чем дальше, тем выше цена за то, что ты будешь «гробом повапленным».

«Какая мерзость, — подумал он. — Держаться за бренную оболочку и губить бессмертную душу».

Абдул-Рашид понял, что никто не смотрит на него. Все в ряду уткнулись в себя, погруженные в чтение или переписку. Как их дедушки и бабушки были погружены в гаджеты, только теперь эти устройства исчезли в их глазах. И почти каждый одинок. Но без гаджетов Сети они были бы еще более одинокими.

«Половину текстов, роликов, изображений, переживаний, выложенных в Сеть… никто не открывал, кроме их создателей, — вспомнил он. — Жалкие инвалиды. То ли дело было в прежние времена духовной чистоты…».

Он сделал несколько автозаметок в дневник. Просто мысли. Никакие серьезные планы облачной памяти не доверял. Только размышления или безобидные вещи вроде «почистить костюм», «купить пиццу» или «посетить музей». И все равно слишком много личного! По его размышлениям и по эти этим крупицам фактов те-кому-следует смогут составить профиль его личности, определить его психотип. И поймут, где его слабые места. Значит, все следы надо уничтожить, включая сами линзы. Но чуть позже.

Строгой внешней сегрегации между теми, кто путешествует по «трубе» или летает на цеппелинах и теми, кто пользуется джетом — не было. Если не считать уж совсем crème de la crème общества. У этих джеты были собственные, и пересечься с ними на земле или в небе простому обывателю было невозможно. Тут уже были даже не отдельные залы, а отдельные аэропорты. Хотя внешне их можно было не отличить. Он знал, что миллиардеры в рваных джинсах и растянутых футболках — не миф. А просто еще один способ их снобизма. «Мы можем ходить и так, и так. А вы, нищета — только так». Своего рода культурная апроприация элитой образа плебея.