Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чем над этой пучиной морской.
Ой, ты море, море, море, море Чёрное,
Ты какое-то верчёное-кручёное!
Ты ведёшь себя не по правилам,
То ты Каином, а то ты Авелем!
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
И по пляжу, где б под вечер по двое,
Брёл один он, задумчив и хмур.
Это Чёрное, вздорное, подлое.
Позволяет себе чересчур!
Волны катятся, чёртовы бестии,
Не желают режим понимать!
Если б не был он нынче на пенсии,
Показал бы им кузькину мать!
Ой, ты море, море, море, море Чёрное,
Не подследственное, жаль, не заключённое!
На Инту б тебя свёл за дело я,
Ты б из чёрного стало белое!
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
И в гостинице странную, страшную
Намечтал он спросонья мечту —
Будто Чёрное море под стражею
По этапу пригнали в Инту.
И блаженней блаженного во Христе,
Раскурив сигаретку «Маяк»,
Он глядит, как ребятушки-вохровцы
Загоняют стихию в барак!
Ой, ты море, море, море, море Чёрное,
Ты теперь мне по закону поручённое!
А мы обучены, бля, этой химии —
Обращению со стихиями!
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
И лежал он с блаженной улыбкою,
Даже скулы улыбка свела…
Но, должно быть, последней уликою
Та улыбка для смерти была.
И не встал он ни утром, ни к вечеру,
Коридорный сходил за врачом,
Коридорная Божию свечечку
Над счастливым зажгла палачом…
И шумело море, море, море Чёрное,
Море вольное, никем не приручённое,
И вело себя не по правилам —
И было Каином, и было Авелем!
Помилуй мя, Господи, в последний раз!
Больничная цыганочка
«…Должен сказать, что, когда я прочёл удивительную, прекрасную повесть Георгия Владимова «Верный Руслан», я подумал, что ведь, собственно говоря, вот эту песню — «Больничная цыганочка» — можно было бы назвать «Верным Русланом». Это история о людях с совершенно искалеченной, парадоксальной психологией, которая возможна только в тех парадоксальных, невероятных условиях, в которых существуют наши люди» (из передачи радио «Свобода» от 7 сентября 1975 года).
_____
А начальник всё спьяну о Сталине,
Всё хватает баранку рукой…
А потом нас, конечно, доставили
Санитары в приёмный покой.
Сняли брюки с меня и кожаночку,
Всё моё покидали в мешок
И прислали Марусю-хожалочку,
Чтоб дала мне живой порошок.
А я твердил, что я здоров,
А если ж печки-лавочки,
То в этом лучшем из миров
Мне всё давно до лампочки,
Мне всё равно, мне всё давно
До лампочки!
Вот лежу я на койке, как чайничек,
Злая смерть надо мною кружит,
А начальничек мой, а начальничек,
Он в отдельной палате лежит!
Ему нянечка шторку повесила,
Создают персональный уют!
Водят к гаду еврея-профессора,
Передачи из дома дают.
А там икра, а там вино,
И сыр, и печки-лавочки!
А мне — больничное говно,
Хоть это и до лампочки!
Хоть всё равно мне всё давно
До лампочки!
Я с обеда для сестрина мальчика
Граммов сто отолью киселю:
У меня ж ни кола, ни калачика —
Я с начальством харчи не делю!
Я возил его, падлу, на «Чаечке»,
И к Маргошке возил, и в Фили…
Ой вы добрые люди, начальнички,
Соль и слава родимой земли!
Не то он зав, не то он зам,
Не то он печки-лавочки!
А что мне зам?! Я сам с усам,
И мне чины до лампочки!
Мне все чины — до ветчины,
До лампочки!
Надеваю я утром пижамочку,
Выхожу покурить в туалет
И встречаю Марусю-хожалочку:
— Сколько зим, — говорю, — сколько лет!
Доложи, — говорю, — обстановочку!
А она отвечает не в такт:
— Твой начальничек дал упаковочку —
У него получился инфаркт!
Во всех больничных корпусах
И шум, и печки-лавочки…
А я стою — темно в глазах,
И как-то всё до лампочки!
И как-то вдруг мне всё вокруг
До лампочки…
Да, конечно, гражданка — гражданочкой,
Но когда воевали, братва,
Мы ж с ним вместе под этой кожаночкой
Ночевали не раз и не два.
И тянули спиртягу из чайника,
Под обстрел загорали в пути…
Нет, ребята, такого начальника
Мне, наверно, уже не найти!
Не слезы это, а капель…
И всё, и печки-лавочки!
И мне теперь, мне всё теперь
Фактически до лампочки…
Мне всё теперь, мне всё теперь
До лампочки!
Красный треугольник
…Ой, ну что ж тут говорить,
что ж тут спрашивать?
Вот стою я перед вами, словно голенький.
Да, я с Нинулькою гулял с тёти-Пашиной,
И в «Пекин» её водил, и в Сокольники.
Поясок ей подарил поролоновый
И в палату с ней ходил в Грановитую.
А жена моя, товарищ Парамонова,