Пара, видимо составленная по принципу схожести сложения, в которую вместе с Лизой вошла темноволосая девушка с точеной фигуркой, по всей вероятности грузинка, привела в восторг ряды публики виртуозным исполнением упражнения с длинными атласными лентами. Кто-то из зала не выдержал и захлопал в ладоши. Начальница Института вынуждена была сделать замечание: «Аплодисменты здесь не уместны, господа. Это – не театр!».

Апофеозом сегодняшнего выступления стало построение живой пирамиды под мерный счет преподавательницы. Здесь основными действующими лицами стали дочка Горбатова и еще две барышни наиболее крепкие физически, а на самый верх сооружения взлетела девушка с пушистыми, как одуванчик волосами, которые не удерживала ни одна прическа. Дальше все снова выстроились в колонну и, сделав пару кругов по залу для восстановления дыхания, подняв единовременно правые руки в прощальном приветствии, так же под музыкальное сопровождение организованно ушли через двери. Экзамен завершился.

Мадам Узвицкая простилась одной из первых и покинула зал. Публика медленно расходилась, и почти каждый счел своим долгом подойти на прощание к начальнице Института и выразить ей благодарность или восхищение по поводу сегодняшнего успеха ее подопечных. Аделаида Аркадьевна каждому находила несколько слов в ответ или хотя бы благодарную улыбку. Видно было, что эта процедура затянется на какое-то время. Попрощался с присутствующими и генерал-майор Горбатов. Андрей Григорьевич Полетаев, явно сдерживая скрытую неприязнь, не вступал в разговор, а лишь кивком головы отметил его уход, а вслед за тем и сам начал было раскланиваться. Но Савва остановил его:

– Постой, Андрей Григорьевич, у меня к тебе небольшое… э-ээээ… дельце. Только заранее прошу, пойми правильно! Сделай мне любезность, прими для дочки. Лева, где коробочка та? – Лев Александрович поднял с пола длинный футляр и положил на стулья перед Полетаевым.

– Что это, Савва Борисович? – строгим голосом, словно замыкая себя железным обручем на замок, спросил, о чем-то догадываясь, Полетаев.

– Только сразу не отмахивайся, Андрей Григорьевич! Выслушай. Это платье для Лизы. Вечернее. Бал всё-таки, потом выставка открывается, столько выходов предстоит. Аринушка с Вронечкой сами фасон выбирали, они понимают в этих штучках. А я только…

– Об этом не может быть и речи, – как отрезал Полетаев. – Если бы у нее День ангела приходился или праздник какой выпал, то я бы еще подумал. А так не могу. У нас с дочкой все необходимое имеется. Спасибо за заботу, но принять возможности не имеем!

– А окончание Института для тебя не праздник?! – вспылил Савва.

– Савва, прости меня, но ты знаешь мою щепетильность. И я не считаю возможным обсуждать сие при посторонних, – Андрей Григорьевич нервно сжал рукоятку своей трости так, что костяшки его пальцев побелели.

– Лёва мне не посторонний! – в пустеющем зале Савва дал себе волю и говорил в голос. – А тебе так скажу – гордыня это, а не гордость. Я не на бедность тебе полушку сую, я хочу подруге и одногодке моей дочери, как ей самой приятное сделать. И ты сам, надеюсь, не «посторонний», а мой ближайший компаньон, и все дела у нас общие, как я считал. Да, не смотри ты на Лёвку, он всё понимает!

– Вы, извините меня, что вмешиваюсь, – подал голос Лев Александрович. – И стал, так сказать, невольным свидетелем… Но, Андрей Григорьевич! Я в перерыве услышал тут случайно один разговор дочки с родителем, так вот… Оказывается, подобное для барышень важно! И я уверен, что Савва от чистого сердца.

– В московском салоне шили, в одном из лучших. Эх, не пропадать же? На примерки чуть не всем семейством ездили, потому, как на Аглаю прикидывали. Она хоть и на годок помладше, да ты ж знаешь моих гренадеров? – Савва смущенно улыбнулся, – Так что мало точно не будет! А если чуть великовато, то твоя рукодельница за недельку-то подправит. А, Андрюша?

– Спасибо тебе, Саввушка, – сдался гордый Полетаев, – и супруге твоей, и дочкам. Приму, прости Господи. Пусть Лиза порадуется, действительно. Простите, господа. – И он отвернулся, доставая из внутреннего кармана сюртука белоснежный платок.

– Ну, вот и ладно, – Савва мягко опустил свою ручищу на плечо Полетаева. – Только, Андрей Григорьевич, ты Лизе завтра отдай его как от себя. Не надо всё сначала начинать: «брать-не-брать» – характер-то у нее твой! А так, если спросит, какой оказией из Москвы, то ты просто заказал, а я просто привез. Вот сейчас в кабинете у Аделаиды Аркадьевны его пристроим, а завтра и подаришь. Ох, господа, – лоб его непроизвольно нахмурился. – А в Москве-то беда большая. В субботу еще приключилась. Толпа. Давка. Много народу покалечилось, да и насмерть там полегло.

***

Скопление людей вокруг начальницы к тому времени поредело, и она оставила возле себя только немолодую даму в неброском платье кофейного цвета. Волосы у дамы были пышными и воздушными как пух одуванчика, и Лева подумал, что скорей всего догадывается, кому из виденных сегодня институток та доводится родственницей. Мужчины приблизились к дамам, и Лев Александрович в очередной раз был представлен.

– Вершинина Аделаида Аркадьевна, начальница Института. Ольга Ивановна, вдова бывшего директора Аракчеевского кадетского корпуса, полковника Оленина. Дамы, разрешите вам представить талантливого архитектора и художника, создателя моего именного павильона на открывающейся вскоре Выставке и давнишнего друга – Льва Александровича Борцова.

– Как удачно, Лев Александрович, – тут же проявила деловую хватку начальница Института, – у меня к Вам сразу же просьба. Дело в том, что я пытаюсь установить в этом году на экзаменах нечто вроде новой традиции – завести обычай, чтобы каждую дисциплину предваряла своим напутствием какая-либо известная особа, в данном предмете уже состоявшаяся. И вот Вас нам Бог послал. На завтрашнее испытание никого, кроме самого преподавателя нашего так и не нашлось. И, если Вы свободны во времени, то нижайше прошу сказать моим воспитанницам несколько слов.

– Почту за честь и спасибо за приглашение. – Так Лева неожиданно оказался втянутым в жизнь учебного заведения.

– А Вы что-то хотели сообщить мне, Савва Борисович? – Вершинина подняла вопросительный взгляд.

– Да, собственно, не Вам лично, – Савва хмурился как от боли. – У меня сообщение к Ольге Ивановне, но оно такого рода, что я попросил бы воспользоваться Вашим кабинетом. На ходу никак нельзя. Сразу скажу, Ольга Ивановна, что известие характера трагического. Пройдемте?

Савва увидел, как побледнела и еле устояла на ногах полковница, и шепотом спросил у начальницы, есть ли в Институте дежурный медик. Та кивнула. Лева подхватил Оленину под локоть и поддерживал до самого кабинета. Получилось так, что к ним присоединился и Полетаев с подарком. Пока коробку сообща пристраивали, и шла вся ненужная суета, оттягивающая момент правды, Оленина, смотря в пол, сидела на диванчике, и кружевной платок недвижно лежал у нее на коленях. Она не выдержала первой:

– Савва Борисович, плохие новости по поводу Леночкиной стипендии?

После смерти мужа Оленина одна тянула четверых детей и еле сводила концы с концами. Двое старших, мальчики, по стопам отца не пошли, да она и не настаивала. Оба имели тягу не к военной службе, а к наукам естественным. Оба уехали в Москву, успешно поступили и учились там в университете, причем старший, Семен, через месяц уже должен был держать экзамен на его окончание. Дай Бог, на ноги встанет, на него вся надежда была материнская. Вот и Лидочка заканчивает Институт благородных девиц и, может быть, тоже начнет подрабатывать – всё полегче будет. Обе дочки в память о заслугах отца перед городом были стипендиатками. Оплачивать обучение четырех детей сразу вдова полковника была не в состоянии. Младшей, Леночке, оставалось еще три года пребывания в Институте.