От нее не укрылось, что Маркхэм поймал в зеркале заднего вида взгляд своей напарницы.

— Любовные?.. — уточнила Салливан.

— Не совсем. Сначала это были небольшие цитаты, в одну или две строчки, которые я приняла за попытку поддержки после смерти матери. Затем мне прислали сонет.

— Сонет? — переспросил Маркхэм. — Вы хотите сказать, любовный? Шекспира?

— Нет, не Шекспира, а Микеланджело. — Увидев недоумение агента, Кэти пояснила: — Микеланджело был не только живописцем и скульптором, но и писал стихи, хотя довольно посредственные. Его перу принадлежат сотни стихотворений на очень разные темы. Однако самыми известными среди них являются сонеты, посвященные юноше, которого любил Микеланджело — Томмазо Кавальери. Сонет, который я получила, был написан для него приблизительно в тысяча пятьсот тридцать пятом году. Если не ошибаюсь, не прошло и пары лет со дня начала их дружбы. Микеланджело было под шестьдесят, а Кавальери не исполнилось и двадцати.

— Сколько всего записок вы получили? — спросила Салливан.

— Четыре. Один сонет и три небольшие цитаты, также из стихов Микеланджело. Я находила их где-то раз в две недели на протяжении полутора месяцев, в разное время, в конверте, просунутом под дверь моего кабинета, когда меня не было на месте. Затем записки вдруг перестали приходить. С тех пор я больше ничего не получала.

— Вы сказали, записки были анонимные. Вам удалось выяснить, кто их писал?

— Нет.

— А мысли какие-нибудь были?

— Почерк казался дамским. Поскольку сонеты Микеланджело, посвященные Кавальери, имели гомосексуальную природу, я предположила, что моим почитателем является женщина.

— Сонеты имели гомосексуальную природу? — удивился Маркхэм.

— Да. Уже установлено, что Микеланджело был гомосексуалистом. Единственный вопрос, обсуждающийся в настоящее время в академических кругах, касается исключительно именно такой ориентации.

— Понятно, — сказал Маркхэм. — Позвольте спросить, суть того сонета, который вы получили, тоже имела отношение к неразделенной любви?

— В каком-то смысле. Все говорит о том, что Кавальери отвечал Микеланджело взаимностью, но в то же время есть все основания считать, что им так и не удалось утолить свои чувства. Поэтому в сонете речь скорее идет о недостижимой духовной любви, а не о плотской страсти. Во времена Микеланджело о ней нельзя было даже говорить. Микеланджело и Кавальери оставались близкими друзьями, но эта связь доставляла великому скульптору огромные муки до самой его смерти.

— У вас сохранились эти записки? — спросил Маркхэм.

— Какое-то время я их берегла, — смущенно призналась Кэти. — Потом показала мужу, и он попросил меня их выбросить. Я так и сделала. Понимаю, поступила глупо. Мне не нужно было его слушать.

«Если бы ты не слушала его в тот вечер, когда он сделал тебе предложение!..»

— Вы, случайно, не помните название того стихотворения, которое вам прислал этот человек? Или там был номер, как у сонетов Шекспира?

— Кажется, исследователи творчества Микеланджело пронумеровали некоторые его стихи, но в отличие от сонетов Шекспира единого общепризнанного порядка тут нет. Возможно, я ошибаюсь, поскольку это не моя сфера, но точно могу сказать, что в записке ни номера, ни названия не было. Это я помню. Если хотите, могу пересказать общий смысл…

— Но если вам показать стихотворение и цитаты, вы их узнаете?

— Да.

Агент Маркхэм выключил диктофон и заявил:

— Салливан, свяжись с нашим техническим специалистом на месте преступления. Убедись в том, что у него есть компьютер, подключенный к сети, чтобы доктор Хильдебрант смогла провести поиски в Интернете. Узнай, нельзя ли раздобыть и книгу стихов Микеланджело.

— Слушаюсь, сэр.

— Мне также будут нужны списки студентов доктора Хильдебрант и ее коллег с факультета искусствоведения за последние десять лет. Черт побери, достаньте мне поименный перечень учащихся всех факультетов, в названии которых есть слова «история» и «искусство». Сегодня воскресенье, но пусть кто-нибудь займется этим немедленно, чтобы завтра утром мы были на месте, когда откроются архивы.

— Слушаюсь, сэр, — снова сказала Салливан, набирая номер на сотовом телефоне.

— Агент Маркхэм! — начала Кэти, чувствуя, что разговор о Микеланджело вернул ее на землю, помог ей стать собой. — Я отдаю себе отчет в том, что моя фамилия высечена на постаменте этой страшной вещи. Поэтому вы считаете, что я имею какое-то отношение к этому психопату. Но неужели вы действительно думаете, что тот, кто прислал мне эти записки, и есть убийца, расправившийся с Томми Кэмпбеллом и мальчиком? Вдруг это просто дело рук какого-то придурка, прочитавшего мою книгу? Я хочу спросить, неужели вы подозреваете, что преступником может быть один из моих студентов?

— Я ничего не знаю, — ответил Маркхэм. — Но Томмазо — итальянский вариант имени Томас. Хочу заметить, что это очень странное совпадение. Сначала вам подкинули стихотворение, посвященное юноше по имени Томми, затем посвятили статую молодого парня, которого звали так же.

Кэти внезапно стало страшно, но еще больше она устыдилась собственной глупости. У нее загорелись щеки при мысли о том, что она сама не сопоставила два имени, когда упомянула Кавальери.

Но самым неприятным оказалось то, что специальный агент Маркхэм это сделал.

Стены комнаты на втором этаже бывшей конюшни были обшиты изнутри звукоизолирующим пенопластом от пола до низкого потолка. Окна заделали уже давно, и даже когда зажигались все лампы дневного света, благодаря черной поверхности пенопласта помещение обволакивала гнетущая темнота, которой, казалось, не было конца и края. В ходе работ по переоборудованию конюшни Скульптор сознательно обнажил балки перекрытия, чтобы хоть как-то увеличить высоту потолка. Они тоже были выкрашены в черный цвет. В дальней части жилой комнаты, там, где прежде находилась лебедка для подъема экипажей, Скульптор установил автоматический лифт. Это позволило перемещать вверх и вниз старый прозекторский стол через люк в полу в духе Франкенштейна. Иногда, находясь в легкомысленном настроении, Скульптор и сам катался на этой штуковине с этажа на этаж.

В противоположном конце комнаты, там, где была дверь, в одном углу располагалась необходимая техника. На Г-образном столе стояли два компьютера, три монитора с плоским экраном, принтер, телевизор с жидкокристаллическим экраном, цифровые фотоаппарат и видеокамера, а также прочие навороченные приспособления, которые время от времени требовались Скульптору для работы. В другом углу он хранил кое-какое медицинское оборудование, совсем не такое, как то, что было в отцовской спальне, предназначенное совершенно для другой цели.

Скульптор включил монитор, на который выводилось изображение с камеры видеонаблюдения, установленной в комнате отца. Тот оставался в прежнем положении: сидел у окна и смотрел на птиц. Скульптор включил микрофон, и помещение тотчас же наполнилось приятной мелодией Скарлатти.