Будка у Трещотки работала по принципу «входите, люди добрые». Я указательным пальцем отодвинул фанерный лист, заменявший дверь, и зашел внутрь.

Трещотка сидел на табуретке, положенной на бок и ковырял шилом в подошве огромного башмака. На мой взгляд, обувь таких размеров должна принадлежать ограм, никак не меньше.

— Привет Сухарь! Значит ты уже все, отстрелялся или, может, того… — в зубах сапожник держал иголку с ниткой, поэтому о смысле сказанной фразы можно было только догадываться, но я все понял как надо.

— Привет Трещотка. Интересно, почему все думают, что я дезертир? У меня настолько испуганный вид: бледное лицо, бегающие глазки и все такое?

Трещотка выплюнул иголку и предложил мне другой табурет.

— Извини, я привык к тому, что ко мне редко приходят люди, не имеющие неприятностей с законом.

— Неприятностей у меня полно, но закон тут не при чем.

— Я слышал насчет неприятностей, — кивнул Трещотка. — Твоя остроухая на крючок к ребятам Толстого Али подсела, скоро ее подсекут.

— У тебя устаревшие новости, — заметил я, пытаясь устроиться на треклятом табурете как можно удобнее. — В субботу мы с крючка снимемся, и, кстати, Лиринна — не остроухая, она эльфийка.

— Эльфийка так эльфийка. Я ведь не со зла. Интересно, у них, эльфов, для нас тоже какое-нибудь прозвище придумано?

— Вряд ли. Мы недостойны. Для некоторых из этой братии мы слишком мелки, чтобы они соизволили придумать нам прозвище.

— Я тоже так думаю, — глубокомысленно произнес Трещотка. Иногда его тянуло на философию. На губах у него появилась самодовольная улыбка:

— Тебя когда уволили?

— Сегодня. Ты еще не в курсе?

— Как видишь — нет. А ты, я вижу, не успел увольнение обмыть и уже носишься по городу с высунутым языком.

— Выпивка никуда не денется.

— Если только другие раньше не доберутся, — вскинул и опустил взгляд он.

Мы посмеялись. Трещотка мог быть компанейским парнем, когда хотел.

— Так зачем ты пожаловал? — отсмеявшись, спросил он.

— Мне нужна информация.

— Я понимаю, что не починка обуви.

— Я ищу Болванчика.

— Это того, с крысой?

— А что, есть еще один? — удивился я.

За год службы в армии можно пропустить многое, но Трещотка развеял мои опасения:

— Да нет, конечно. Просто к слову пришлось. Он у нас уникальный тип.

— Да, болванов полно — Болванчик один.

Трещотка стал покусывать большой палец левой руки — характерный признак того, что сапожник задумался. О его вредной привычке знали многие. На базаре ходила шутка, что свою информацию Трещотка высасывает из пальца, однако в этой шутке была только доля шутки. Непроверенных сведений сапожник не давал.

— Болванчик говорил, что отходит от дел. Его крыса заработала достаточно, чтобы обеспечить старику приличный пансион до самой смерти.

— Я сам не раз давал себе такие обещания, однако у меня ничего не вышло. Болванчик, скорее всего, врал или получил предложение, от которого не смог отказаться.

— Тогда ищи его на набережной. У Болванчика там свой дом.

— На новой набережной или старой? — спросил я.

— Ты что, с Луны свалился? — засмеялся Трещотка. — Конечно, на старой. На новой набережной теперь живут только жирные коты, нашему брату там делать нечего. Всю шушеру оттуда выгребли месяца три назад — спасибо мэру! Впрочем, ты же был в армии и ничего об этом не знаешь.

— Не скаль зубы! — буркнул я. — Значит, на старой набережной… А улицу, номер дома не подскажешь?

— Что ты! Какая улица, какой номер дома?!! Гэбрил, что с тобой сделала армия?

Я даже обиделся.

— Трещотка, я был там в последний раз еще в детстве. Если быть честным, ничего не помню, никаких деталей.

— Улица, номер! Эх, темнота! Там, на набережной, отродясь не было ни того, ни другого, — зашелся в очередном приступе смеха Трещотка. — Там просто дома без всяких улиц и номеров. Ты топай туда смело, мимо дома Болванчика все равно не пройдешь. Он намалевал во всю стену крысиную рожу. Ее, наверное, с того берега моря видно.

— Спасибо, друг, — поблагодарил я сапожника. — Сколько с меня?

— А, — махнул рукой тот. — Тебе по старой памяти бесплатно. Вот только обувь мне на починку не приноси — не советую!

— Договорились. Надеюсь этот совет тоже бесплатный?

Шутка Трещотке понравилась, он чуть было не захлебнулся от смеха. Расстались, как и полагается двум хорошим знакомым: с легким чувством на сердце и желанием встречаться как можно реже. У него была своя жизнь, у меня своя. Мы редко пересекались: один-два раза в году.

На старой набережной я бывал еще реже. Можно прожить тридцать с хвостиком лет в одном городе и никогда не побывать на всех его улочках и закоулках.

Набережных в городе действительно было две. К каждой примыкал небольшой жилой райончик. Старую набережную неоднократно размывало во время чересчур сильных приливов, и утлые домишки рыбаков, ремесленников и мелких торговцев уносило прямо в открытое море. Новую набережную строили основательней, с учетом уроков прошлых лет. Ее заковали в гранит, как рыцаря в панцирь, и обсадили деревьями. Считалось, что корневая система растений упрочнит береговую полосу. В результате получился довольно милый уголок, который быстро облюбовали богачи, а уж они-то постарались напеть мэру, чтобы он помог избавить квартал от бедноты.

Я давно не катался в кэбе, поэтому решил себя побаловать. Сразу за базаром располагалась стоянка, очевидно, на тот случай, если кто-то накупит столько, что не рискнет унести на своем горбу. На стоянке скучал одинокий кэб, и я прибавил ходу, пока его никто не увел. Увы, удача повернулась ко мне не лицом, а совсем даже противоположной частью. Пока я только набирал ход, этот кэб перехватил дородный усатый дядечка, заскочивший в него с ловкостью циркового акробата, вытворяя такие кульбиты, каким меня даже в армии не учили. Толстячок плюхнулся на сиденье, назвал кэбмену адрес, достал из кармана пиджачка газету и промчался мимо, бросая по сторонам торжествующие взгляды. Один из них, несомненно, предназначался мне.

Я не стал махать усачу рукой на прощанье, вместо этого присел на скамеечку, откинулся на спинку и стал ждать. Кэбы, что тараканы: там, где завелся один, непременно объявится и второй.

Сидеть и просто скучать я не умею, поэтому в голову сразу полезли мысли, в основном, о Лиринне.

Время — лучшая проверка для чувств. За год, отданный его королевскому величеству, я понял, что могу назвать свои чувства к Лиринне любовью. Нет, мне прекрасно известно, что о любви не принято говорить громко, потому что тогда это слово теряет блеск и становится похожим на фальшивую монету. Но наедине с самим собой я мог признаться, что скорее расстанусь с любой частью тела, чем с Лиринной. Эльфийка стала мне дороже всех на этом, а может быть, и на другом свете. Однако есть ли у нас двоих будущее?