алый цвет, попугаи прекращали петь и засыпали. Амадо переставал крутить граммофон. Каракатица повелительными жестами выгоняла клиентов обратно на кольцевой тротуар, где их поджидали закутанные в черное женщины. Растаявшие от блаженства мужчины падали в их объятия, горько рыдая. Их уводили домой, совсем как детей. Впуская парочки, двери домов запирались одна за другой с резким «блямс!», и даже снаружи было слышно, как ходят ходуном кровати.

Обе подруги - обнаженная красавица и одетая горбунья, - обнявшись, спали от зари до заката, спали наконец-то спокойно. Каракатица не могла желать ничего лучшего: трудно поверить, но они нашли чистый городок, где рождаются чудеса, городок без разных вонючих Бочконогих, с вежливыми мужчинами и скромными женщинами. (В конце концов, именно женщины оставались в выигрыше, когда, благодаря Альбине, у их спутников жизни поднималось кое-что). С другой тороны, шляпник проявлял необыкновенную деликатность. В то время как Альбина медленно извивалась, распространяя райские ароматы и адский жар, Амадо нечеловеческим усилием побеждал снедавшую его похоть, вертел головой, пока не находил Каракатицу своими глазами доброго дурачка, и шептал ей: «Это не из-за нее должно быть, а из-за вас, почтенная Каракатица!» Та не понимала его или не желала понимать, однако покрывалась гусиной кожей, а губы ее складывались в нестрашную улыбку. Она отметила про себя, с несвойственным ей волнением, что под взглядом человечка усы ее начали выпадать.

Отсутствие смерти в городке принесло всем глубокий покой. Мышцы теперь не апрягались в безнадежной попытке избежать мрачного события, тело в счастливой уверенности, уносимое течением сна, погружалось в полную пустоту. Каждая пора Альбининой кожи источала особый аромат, а все вместе напоминало буйство запахов тропического леса. Каракатица, чувствуя себя одним огромным носом, жадно приникала к щедрой коже. Иногда их будило - ненадолго - какое-то постороннее шевеление. Сквозь сон они осознавали, что это шляпник прикорнул возле них, мурлыча по-кошачьи. Вот что каждый раз собиралась сказать Каракатица: «Убирайся, наглый карлик! Что ты делаешь здесь, как опухоль между моих лопаток? Или ты не знаешь, что границу между матрасами переходить запрещено? Да это настоящее преступление!» Но она не выталкивала нарушителя на его территорию, а изгибала спину и прижимала свой зад к животу шляпника. Чтобы скрыть это от самой себя, она засыпала как можно быстрее.

Как-то раз во вторник (выходной день), когда в тяжелом оранжевом небе уже показалась круглая луна, Каракатицу разбудил жалобный вой. Две вещи вызвали ее удивление: Альбины не было в постели, Амадо же, голый, покрытый шерстью, раскрыв рот - или скорее, пасть, полную острых зубов, - больше походил на пса, чем на человека. Содрогаясь всем телом, будто внутри его боролись две враждебные силы, он пытался что то говорить, высунув шершавый язык, исходя слюной.

- Аууууа! Ооооо! Душа... сердце... драгоценная рана.... больше, чем равнина... больше, чем океан.... больше, чем небо... тысячи жал... это называют лаем... мать моих вздохов... Любовь!.. Святая!.. Смертная!... Лающая!... Аууууа! Ооооо! Цветок в моем мозгу!... Смотри, мы сгораем!... Я вдыхаю тебя, ты в земле, ты в воздухе, запах, моча, пот, сладкие губы, лизать твою тень, черный саван, кататься по полу, умереть у твоих ног, я умру весь, твой, твой, твой!... Но другая... Аууууа! Ооооо! Другая! Ааа!... Псоматерь, укусы, раб, ароматы, ланцет, зад, наслаждайся, хищная веревка, бешеный, вихрь, впитывай, требуй, замораживай, разъедай, член, яички, стрелы, накал, скакать, лететь, провалиться у ее ног, лизать, лазать, серебряное лоно... Аууууа! Ооооо! Свора псов... Но против псов... ненасытный туннель... с’париваться... спариваться... Вестница дурной луны... Тысячи алых губ!... Ухожу!... Не хочу!... Повяжи меня, повелительница!

Бочконогий яростно тряхнул землистой шевелюрой. Он обнюхал оба седла, заворчал, уловив запах Альбины, наклонился и в ритме бешеного метронома принялся тереть свой гранатово-красный отросток о жесткую кожу, пока не облил ее терпким семенем. Потом облизал липкую поверхность, утоляя жажду. Затем пораскинул мозгами. Двигаясь по прямой, он почему-то пришел обратно к отправной точке. И что теперь? Надо было идти и не сворачивать с извилистой дороги. Вот мерзость! Чтобы утихомирить свой гнев и подчиниться власти дорожных поворотов, он от души помочился. Взять ее, перерезать ей горло, засунуть язык ей в зад, пожрать, начав с кишок!

Каракатица посадила шляпника-пса на цепь. Когда совсем стемнело, глаза полузверя заблестели, как угольки. С его конца закапала зеленоватая пена. Член вздулся у основания и стал похож на лампочку. Говорить для Амадо становилось все труднее, и каждое слово сопровождалось лаем.

Сеньора Каракатица сообразила, что, несмотря на свои пышные формы, Альбина не ела почти ничего: несколько зернышек риса в день. На самом же деле она питалась плотью своих восторженных поклонников. Каждую ночь она отгрызала не менее семи кусков: от плеча, от основания шеи, от мякоти руки. Из ран текла густая кровь, они быстро затягивались, оставляя после себя лиловый полумесяц.

Через зубы женщины-жрицы в тело проникал собачий вирус, безвредный большую часть месяца, кроме ночей полнолуния. Тогда он пробирался в артерии и вены. И Альбина, и ее жертвы как бы раздваивались. Как люди, они участвовали в танцевальном обряде, убаюканные томными движениями, пчелиным жужжанием, хором из воробьев и попугаев. Но в эти мгновения они являли собой лишь полые оболочки, призраки. Убегая в холмы - теперь уже четвероногие - мужчины преследовали белую суку; а та останавливалась время от времени, позволяя им совокупиться с собой. Двадцать, сорок, сто самцов брали ее, вытягивая морды к небу, пытаясь облизать луну. Она же, неутомимая, выжимала из них семя, еще и еще, пока самцы не валились вокруг нее, словно мешки с размягченными костями. А вот во вторник был выходной, никому не требовалось превращаться. Поэтому Альбина и не ложилась в постель. Лисица из лисиц в горах истощала мужскую силу. Аууууа!.. Ооооо!..

Амадо одним рывком порвал цепь. Он подавил в себе урчание, спрятал клыки и пробормотал:

- Нет... не могу! Тело... целиком... все семя! Я чувствую, повелительница! Надо... идти! Умоляю... иди со мной! Ты знаешь, как... ты... смирить ее!

Зигзагообразная дорога поднималась по гористому уступу к долине с твердой почвой. Враждебная и бесплодная местность, где обретались змеи и веселые пауки: за неимением насекомых, они поедали друг друга, издавая с помощью челюстей нечто похожее на резкий хохот. Вдали бежала свора собак. Каракатица припала к камню, чтобы наблюдать, оставаясь незамеченной. От нагретого солнцем гранита кожа покрылась волдырями, но она не пошевельнулась... Внезапно белая сука остановилась, выпятила зад, подняла хвост и отдалась преследователям. Те, бешено отталкивая друг друга, принялись жадно вылизывать обе дыры. Потом овладели самкой под общий лай. Каракатица покачала головой. Нет, эта похотливая сучка не могла быть ее скромной, стыдливой Альбиной! Однако же пухленький зверек рядом с ней свидетельствовал о том, что человек может превратиться в собаку. Глаза Каракатицы наполнились слезами. Когда ее обожатель поскакал прочь, будто сорвавшийся с привязи породистый скакун, работая зубами, ворвался между разгоряченных сородичей, нервными толчками вошел в задний проход сучки, - железная рука сжала ей горло. Но время не спешило избавиться от тяжести. Каждые десять метров требовали таких усилий, что добраться до стаи заняло бы не один час. И вдруг, быстрее молнии, прижавшись к земле, оставляя позади столб пыли, мимо нее промчался грязный и вонючий уродец со вздутой ногой. На спине существа виднелось пятно в форме таракана. Вой его стлался по земле, как подожженный порох; вот он бросился на свору. Всеобщее оцепенение позволило ему подобраться к вожделенной добыче, вонзить клыки в белую спину. Альбина встряхнулась, так что нападающий захлопал, словно зловонный веер, но не разомкнул челюсти, пытаясь перекусить позвоночник. Остальные псы в ярости