Во время моей стажировки в тюрьму также привезли белого толстяка, которого смертники прозвали Кэндимэн («Человек, раздающий конфеты»). Вскоре я узнал, что журналисты окрестили его «Человек, убивший Хеллоуин»: он отравил собственного сына, предложив ему конфету с цианидом, чтобы получить крупное страховое возмещение.

Этого человека звали Рональд Кларк О’Брайан, он работал оптиком в Дир-Парке, пригороде Хьюстона. После того как его осудили за убийство, переполошились родители по всей стране: многие боялись давать детям угощения, которыми принято обмениваться на Хеллоуин, причем полученные как от незнакомцев, так и от членов семьи.

Пасмурным осенним вечером 1974 года О’Брайан вместе с соседом отвезли своих детей в Пасадену, штат Техас, чтобы по хеллоуинской традиции обойти дома, собирая гостинцы. Тридцатилетний О’Брайан отстал от соседа и детей и догнал их уже с конфетами, которые ему якобы дали в доме, где перед этим им не открыли: окна были зашторены и свет не горел. О’Брайан раздал сладости, «Пикси Стикс»[15], двум своим детям – девятилетнему Тимоти и пятилетней Элизабет – и трем соседским детям. После прихода домой О’Брайан убедил сына попробовать отравленные «Пикси Стикс». Проглотив порошок, Тимоти пожаловался на горечь, и мальчика начало рвать. Вскоре он умер.

О’Брайан сообщил полиции, что получил «Пикси Стикс» в доме, где не горел свет. Якобы он видел только волосатую руку, которая протянула ему конфеты из-за двери. Быстро выяснилось, что это ложь: хозяин дома, авиадиспетчер, предоставил табель учета рабочего времени. Свидетели тоже подтвердили, что в тот вечер он работал.

Через несколько дней выяснилось, что О’Брайан получил огромную страховую выплату, так как ранее застраховал жизни своих детей, и полиция его арестовала. Оказалось, что у него сто тысяч долларов долгов и кредиторы со дня на день должны были отобрать дом и машину. Кроме того, работодатель собирался уволить его за кражу. Смерть Тимоти принесла О’Брайану тридцать одну тысячу долларов страховых выплат.

Приведение приговора в исполнение я не застал. О’Брайан дважды добивался отсрочки, но в 1984 году, через несколько лет после окончания моей стажировки в Хантсвилле, был приговорен к смертной казни. Он отрицал вину, даже когда его пристегнули к каталке для введения смертельной инъекции. На момент смерти ему было тридцать девять лет.

Последние слова О’Брайана: «Все люди совершают ошибки. Мой приговор – тому пример. Но это не означает, что вся система правосудия ошибается. Поэтому я прощаю всех, абсолютно всех, кто причастен к моей смерти».

Я осуждаю такие преступления, но в одном О’Брайан был прав: все заключенные, даже самые жестокие, не перестают быть людьми. Это один из самых ценных выводов, которые я сделал за время работы в органах правопорядка. Меня к нему подтолкнул один хантсвиллский заключенный, который помогал охране в обмен на особое отношение – телефонные звонки или дополнительное питание. Нужно четко соблюдать границы, говорил он, но и сопереживание проявлять тоже нужно.

Однако по отношению ко мне в хантсвиллской тюрьме сопереживание не проявили. В конце трехмесячной стажировки, когда оставалось всего ничего до возвращения в колледж, я попал в ситуацию расовой дискриминации, которая чуть не поставила крест на моей будущей карьере. Это было так неожиданно и обидно, что я до сих пор не могу об этом забыть.

Моя двоюродная сестра, оставшаяся в Хеббронвилле, в последний день моей стажировки выходила замуж. Я долго собирался с духом, чтобы попросить у начальника тюрьмы отгул. За глаза его звали Капитаном. Это был крупный мужчина, в присутствии которого всем становилось не по себе. Он резко выделялся на фоне остальных: большинство работников тюрьмы были приятными и неравнодушными людьми, многие учились по специальности «Уголовное право» в университете Сэма Хьюстона. Я зашел в кабинет и начал, запинаясь, рассказывать о своих семейных обстоятельствах, сказал, что готов отработать за этот отгул девять дней подряд вместо обычных семи. И тут он взорвался. Он начал кричать на меня, и самым безобидным оскорблением было «ленивый мексиканец» – остальные я, к счастью, не запомнил. Он приказал мне выметаться и угрожал написать плохую рекомендацию, которая могла закрыть мне дорогу в правоохранительные органы.

Вот так! Три месяца тяжелой работы, за время которой я получил бесценный опыт для дальнейшей службы, – и вдруг моя судьба оказывается в руках оголтелого расиста. Я думал, что поступаю правильно, сообщая о причинах своей просьбы, но вышел из кабинета начальника совершенно растоптанным. Я отработал последнюю смену и, не сказав никому ни слова, сел в машину и помчался в Хеббронвилл. Я все-таки успел на свадьбу сестры и затем вернулся к учебе.

Мне еще не было девятнадцати, а я опасался, что в органы правопорядка мне путь заказан. Подавая заявление в Департамент шерифа в Ларедо и впоследствии на место специального агента УБН, я даже не рискнул упоминать Хантсвилл в своем резюме.

СТИВ

Впереди сверкнули фары: встречная машина перестроилась на нашу полосу и неслась прямо в лоб. Я был молодым полицейским в Департаменте полиции Блуфилда. Тем вечером я патрулировал зеленые улицы жилого квартала в историческом центре города в окружении Аппалачских гор, в двадцати минутах езды от Принстона, где я жил со своими родителями.

Блуфилд – с населением более двадцати тысяч человек – являлся крупнейшим городом на юге Западной Вирджинии и на западе штата Вирджиния. Градообразующим предприятием была Западная Норфолкская железнодорожная компания, которая впоследствии разрослась до Южной Норфолкской железнодорожной компании. В основном по железной дороге везли уголь, который направлялся сначала в Норфолк, штат Вирджиния, а затем по всему миру. Жители окрестных деревень и городов приезжали в Блуфилд за покупками и развлечениями. По субботам в городском концертном зале устраивали танцы под музыку в стиле кантри-энд-вестерн.

На танцах за порядком следили от трех до пяти освобожденных от других обязанностей полицейских и каждую неделю обязательно кого-нибудь арестовывали (большинство за драки и попытки взлома чужих машин в состоянии опьянения). Не сказать, что это была простая и приятная работа. Город наводняли приезжие из таких мест, где хорошо если вообще был полицейский участок. Эти люди не привыкли соблюдать правила и подчиняться полиции. В те времена большинство жителей пригорода всю неделю вкалывали на тяжелых производствах, мечтая хорошенько оттянуться в выходные. Они не мыслили жизни без драк, поэтому частенько оказывали сопротивление при аресте. Протрезвев на следующее утро в участке, они либо извинялись за свое поведение, либо говорили что-то вроде: «Крутая вчера была заваруха, а?! В следующие выходные продолжим!»

Когда я не патрулировал парковку у концертного зала, основную часть моих обязанностей составлял объезд главных улиц Блуфилда: я должен был предотвращать преступления, а также взлом и проникновение в коммерческие помещения.