течению быстрины исчезали под оранжевым пологом деревьев, что тянулись друг к другу с противоположных берегов. Будущее текло из-за наших спин прямиком в прошлое, пестрое от пятен солнечного света.

Робин посмотрел на свои погруженные в воду руки и ноги. Он боролся с водой, которая неустанно двигалась и все искажала.

– Похоже на планету, где гравитация постоянно меняется.

Подплыли покрытые черными полосками рыбки длиной с мой мизинец и стали целовать наши конечности. Спустя минуту я понял: они питаются чешуйками шелушащейся кожи. Зрелище завоевало все внимание Робина без остатка. Он превратился в главный экспонат собственного аквариума.

Мы пустились вверх по течению на четвереньках, ощупывая дно руками в поисках опоры. Робин перемещался боком от одного каскада к другому, изображая ракообразное. Я забрался в новую тесную ванну из камней, вдохнул насыщенный влагой воздух, полный отрицательно заряженных ионов, порожденных столкновением двух стихий. Переменчивые ощущения приводили меня в восторг: беспокойный воздух, кусачее течение, падающая, необузданная вода; наш последний совместный заплыв в конце года. Ощутив себя еще одной волной, стремящейся по каменистому руслу, я на миг приподнялся и снова рухнул.

Через сотню ярдов от меня Алисса прыгнула в реку ногами вперед, одетая в гидрокостюм, который облегал ее, как вторая кожа. Я обосновался ниже по течению, чтобы ее поймать, и все равно она верещала, оказавшись во власти потока. Моя маленькая Вселенная приближалась ко мне, подпрыгивая на волнах, делаясь все больше с каждой секундой, но стоило напрячь мышцы и приготовиться ее схватить, как она прошла сквозь меня.

Робби разжал руки, и быстрины потащили его вниз по течению. Я потянулся к сыну, он схватился за меня. Вцепился мертвой хваткой, посмотрел мне в глаза.

– Эй. Что стряслось?

Я выдержал его пристальный взгляд.

– Это ты трясешься. А со мной все в порядке. Ну, почти.

– Папа! – Он взмахнул свободной рукой, указывая на все, что нас окружало. – Почему тебе грустно? Только посмотри, где мы! Разве в мире есть второе такое место?

Нет. Второго такого не существует.

Он сел прямо в каскад, продолжая держаться за меня. Раздумья заняли не больше полминуты.

– Погоди-ка. Ты был здесь с мамой? Вы тут провели медовый месяц?

Да, это была его суперсила. Я удивленно покачал головой.

– Как ты догадался, Шерлок?

Он нахмурился и поднялся из воды. Пошатываясь, окинул реку новым взглядом.

– Это все объясняет.

Вернувшись в наш лагерь, я почувствовал, как во мне пробуждается интерес к событиям за пределами Больших Дымчатых гор. По всему миру происходили чрезвычайно важные вещи, о которых я ничего не знал. Известия от коллег накапливались в моем виртуальном почтовом ящике. Астробиологи с пяти континентов устроили свару из-за недавних публикаций. Ледники откололись от Антарктиды. Главы государств продолжали испытывать на прочность доверие общества. Повсеместно вспыхивали маленькие войны.

Я как мог сторонился информационных потоков, пока мы с Робином собирали сосновые ветки для костра. Мы повесили наши рюкзаки на проволоке, натянутой между двумя платанами, где даже откормленные медведи не могли до них добраться. Когда пламя разгорелось, нам осталось лишь приготовить бобы и поджарить маршмеллоу.

Робин уставился в огонь и пробубнил монотонным голосом, словно робот, что могло бы встревожить его педиатра:

– Как тут хорошо. – Минуту спустя: – Чувствую, что мое место здесь.

Мы наблюдали за искрами, бездельничали, и у нас неплохо получалось. За горным массивом на западе виднелся последний пурпурный краешек заката. Покрытые лесом склоны весь день вдыхали, а теперь начали снова выдыхать. Вокруг костра замелькали тени. Робин вертел головой при каждом звуке. В его широко распахнутых глазах отражалось нечто среднее между благоговением и страхом.

– Слишком темно, чтобы рисовать, – прошептал он.

– Да, – сказал я, хотя мой сын, вероятно, справился бы и в темноте.

– Когда-то Гатлинбург выглядел вот так?

Этот вопрос поразил меня.

– Там были деревья повыше. Намного старше. Этим, в основном, меньше ста лет.

– За сто лет лес может многого добиться.

– Это точно.

Он прищурился, мысленно отправляя всевозможные места – Гатлинбург, Пиджен-Фордж, Чикаго, Мадисон – в те времена, когда там царствовала дикая природа. Я делал то же самое в худшие ночи после смерти Алиссы. Но когда увидел, как эти фантазии овладели моим ребенком – тем, ради кого я продолжал жить, – они показались мне нездоровыми. Любой порядочный родитель на моем месте не позволил бы ему думать о таком.

Мне не пришлось отвлекать Робина. Хотя он вновь заговорил тихим, автоматическим голосом, в его глазах, устремленных на пламя, что-то вспыхнуло.

– Мама читала Честеру стихи по вечерам?

Поди знай, как ему удавалось перескакивать с одной мысли на другую. Я давным-давно забросил попытки за ним угнаться.

– Да, было дело.

Любимый ритуал Алиссы задолго до моего появления в ее жизни. После двух бокалов красного вина она устраивала сеанс декламации любимых строф для взятого из приюта самого простодушного из псов, помеси бигля и бордер-колли.

– Стихи. Честеру.

– Я тоже слушал.

– Знаю, – сказал он. Моя роль явно была незначительной.

Угли плюнули искрами, затем снова превратились в красновато-серые слитки. На мгновение я испугался, что Робин попросит меня прочитать наизусть ее любимое стихотворение. Но он сказал другое.

– Мы должны взять нового Честера.

Смерть пса чуть не погубила Робби. Вся скорбь по Алиссе, которую он подавлял, чтобы защитить меня, вырвалась из него, когда старый измученный зверь сдался. Приступы ярости следовали один за другим, и я позволил врачам некоторое время пичкать его лекарствами. Все, о чем он мог думать – это завести еще одну собаку. Долгое время я сопротивлялся. Почему-то эта идея меня травмировала.

– Даже не знаю, Робби. – Я ткнул палкой в золу. – Сомневаюсь, что мы