Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У тебя фигура просто класс! – восхищались девчонки. – Ты, может, гимнастикой занималась?
– Танцами, но это так, непрофессионально. Это хобби. – отмахивалась от расспросов Ирма.
Ирму отчислили из выпускного класса хореографического училища, что-то случилось с ногами, стало больно – от резких движений. Ирма терпела и занималась через боль, никому не говорила. Но боль с каждым днём становилась сильнее. Рентгеновский снимок показал воспаление сустава, и Ирму отчислили за профнепригодность. Об этом знала только Вика – одна из всего курса.
Откровенность Ирмы объяснялась просто: они с Викой жили на одной улице, через два дома друг от друга. Когда Вика болела, Ирма приносила ей тетради с лекциями, Вика переписывала (на экзаменах их «гоняли» по лекционному материалу, спрашивали до мельчайших подробностей), а Ирма сидела, помешивая ложечкой кофе.
Кофе в Викиной семье всегда подавали с пирожными. Вот и сейчас на столе перед Ирмой стояла тарелочка с эклерами (Викина мама пекла их сама, и получались лучше ресторанных!) Ирма к пирожным не притрагивалась, пила только кофе.
– Не любишь? – огорчилась Вика. – А какие любишь, корзиночки? или наполеоны?
– Не знаю… – Ирма пожала плечами. – Я от них отвыкла давно, столько лет было нельзя, вот тогда хотелось. А теперь можно, но как-то все равно. Ты не увлекайся, подруга, в них знаешь сколько калорий!
Вика ее не поняла – она в свои восемнадцать уминала все подряд…
Вика любила эти посиделки с Ирмой: они рассказывали друг другу обо всем, делились самым сокровенным, не боясь, что об этом станет известно на факультете: обе умели хранить чужие тайны. Вика побывала у Ирмы дома и познакомилась с ее мамой, Виолеттой Германовной – чопорной, холодно-вежливой дамой, словно сошедшей со страниц старых дореволюционных журналов, которые Вика любила листать, сидя в читальном зале Исторической библиотеки, где они собирали материал для курсовых по русской литературе…
– Мама у меня полька, – рассказывала Вике Ирма. – А у отца намешано всяких кровей: латыши, поляки, австрийцы… Он с 1909 года, на десять лет старше мамы, и она во всем его слушалась, даже когда он был не прав (девять плюс десять – это будет девятнадцатый год, а сейчас у нас семьдесят девятый – соображала Вика. Значит, Виолетте Германовне шестьдесят, вот никогда бы не подумала!)
– Значит, ты поздний ребенок. Тебя мама в сорок лет родила?
–Почему поздний? И не в сорок, а в тридцать три. В тридцать три – это поздно? – простодушно ответила Ирма. И – попалась!
– Так значит, тебе двадцать восемь?!
– А что, не тяну? – улыбнулась Ирма.
– Не тянешь, – выдохнула Вика. – Ты и на двадцать не тянешь! И как это у тебя получается…
– Я по жизни такая, – рассмеялась Ирма. – Поймала ты меня, подруга…
– А отец… ушел от вас?
– Папа умер два года назад.
– Прости, – сказала Вика.
– Ничего. У меня… с родителями сложные отношения.
Каждую зиму Ирма болела ангиной, и Вика стала в их доме частым гостем. К ее приходу Виолетта Германовна накрывала в комнате дочери маленький столик – и исчезала. На столике в изящных вазочках – абрикосовый конфитюр и Викино любимое курабье. Сливки в нарядном сливочнике. Серебряные витые ложечки. Чашки из тонкого фарфора, похожие на драгоценные цветы… Все в этом доме было словно из прошлого века! Особенно нравились Вике салфетки с затейливой ручной вышивкой «ришелье».
– Сколько же труда вложено! Это мама твоя вышивала?
– Мама. А это я, – Ирма распахнула дверцы шкафа, и перед изумленной Викой предстало расшитое блестками старинное бальное платье.
– Бальное! Настоящее! – восхитилась Вика. – Красота какая… А куда же в нем? Его же никуда не наденешь!
– А это мы в училище устраивали вечера… У вас в школе были вечера?
– Да-аа…(Вика не любила вспоминать о школьных вечерах, с подвыпившими развязными мальчишками и непременной потасовкой в конце).
– Вот и у нас были. Мы с девчонками брали в костюмерной платья, расшивали блестками и танцевали менуэты. Весело было! – вздохнула Ирма.
– Менуэты – это как? Покажи! – потребовала Вика, и Ирма, встав с кровати, неуловимым движением выпрямила спину, присела в изящном реверансе (Вике на миг показалось, что на ней не длинная ночная сорочка, а бальное платье!) – и нырнула обратно в постель. – Все, хватит с тебя. Я болею… По телевизору посмотришь, на «Культуре» – безапелляционно заявила подруге Ирма. Вика восхищенно вздохнула: «Здорово!».
– Да… Танцевали менуэты, мазурки… И к каждому вечеру – новые платья! Мальчишки тоже изощрялись как могли: парики, камзолы… и туфли с золотыми пряжками! – вспоминала Ирма.
– А померить можно? – попросила Вика.
– А ты влезешь? Я и то в него теперь не влезаю… Если только выдохнуть.
– А ты выдохни! – загорелась Вика.
Ирма влезла в платье «на выдохе», и Вика торопливо застегивала многочисленные крючки на спине. Платье сверкало, блестело и переливалось в огнях хрустальной люстры – света должно быть много, предупредила Ирма, и они зажгли все: люстру, торшер настольную лампу и бра. И в сиянии света, отражаясь в огромном стенном зеркале, перед Викой предстала спящая красавица. Или это была – Жизель?
Пока Вика размышляла, спящая красавица стала красной, как помидор, и молча показала Вике – расстегни! Вика возилась с крючками, которые никак не желали расстегиваться, а Ирма нетерпеливо топала ногой: она была уже багровой.
– Фууу-х! – выдохнула Ирма. – Я думала, задохнусь! Дышать-то нельзя, по швам треснет, я ведь не такая, как тогда была. Поправилась с твоих эклеров…
Вика взглянула на красную и сердитую Ирму, которая стала самой собой, а минуту назад была спящей красавицей. На выдохе. – И обе прыснули…
Ирма страдала хроническим насморком и на лекциях шмыгала носом, как маленькая. Весь «молодняк» дружной компанией сидел во втором ряду (в партере, как выражалась Ирма), и всякий раз, когда Ирма утыкалась в носовой платок, преподаватель не мог удержаться от улыбки: уж очень комично она выглядела – в стильном макияже и с сопливым носом.
– Ты почему шапку зимой не носишь? И колготки под джинсы не надеваешь!– накинулась на нее Вика. – А… – отмахнулась Ирма, – не люблю. Все равно ангины мне не миновать, я вечно цепляю. Меня родители в
