– А может, мы совершим там открытие, – ответила Эмили. – Вдруг мы, никогда не бывавшие в доме мистера Честера, увидим в спальне его жены то, чего постоянные обитатели не заметили просто в силу привычки? Папа́ ведь не зря учит нас всегда проявлять любопытство, Энн. Нет никакого греха в том, чтобы задавать вопросы, когда речь идет о жизни и смерти женщины.

– Но если опасения Матильды окажутся верны… если мистер Честер и впрямь виновен, то надо будет сделать так, чтобы он ответил за это по закону, – сказала Шарлотта. – И, по-моему, без хорошего письма в газеты тут не обойтись. Но чтобы его написать, мы должны сами сначала разобраться во всем.

Энн пришлось согласиться. В их мире мужья избивали жен, насиловали, даже убивали, и все сходило им с рук, ведь в глазах закона и общества жена была лишь разновидностью частной собственности. И если за кровавым исчезновением супруги впрямь стоял Честер, то кто-то должен был что-то предпринять ради самой Элизабет и ради двух невинных детей, которых оставили без матери. И если этот долг выпал на долю им троим, то она, Энн, не станет уклоняться от его исполнения.

– Покажи нам комнату, Мэтти. – Энн согласно кивнула.

– Не могу. – Мэтти помотала головой. – Миссис Кроули уже сделала уборку. Она стерла все следы крови, и теперь там совсем не на что смотреть, обыкновенная пустая комната. Кроме того, нам ведь запретили заходить в дом, и, если нас там поймают, чертям в аду тошно станет.

– На этот случай есть одно простое решение, – сказала Эмили, которая уже шагала в сторону дома. – Не попасться.

– Здесь была… я хотела сказать… вот комната Элизабет Честер, – прошептала Мэтти, отворяя дверь. – Скорее – если нас поймают, нам достанется.

Входя следом за сестрами в комнату, Энн невольно подумала, что страсть Честера к уединению определенно сыграла им на руку. По крайней мере, Матильда рисковала, только пока вела их через кухню, где в кресле у очага дремала миссис Кроули, а после они спокойно поднялись наверх по пустой черной лестнице. Дом был велик, и, даже если самому Честеру или его экономке вдруг вздумается пройти по коридору, они наверняка еще издали услышат их шаги и спрячутся.

Мэтти пропустила сестер внутрь, а сама осталась в коридоре, якобы сторожить, хотя Энн давно поняла, что гувернантке просто не хочется переступать порог злосчастной комнаты.

Спальня с первых шагов показалась им совсем неподходящей для молодой женщины, слишком там было мрачно и темно: тяжелые портьеры из плотного красного бархата скрывали окно с ромбиками стекол, почти не пропуская внутрь рассеянный свет пасмурного дня.

Энн, которой вдруг почудилось, что она проникла не только в жилище, но и в мысли другой женщины, сразу прошла на середину комнаты и остановилась, Шарлотта, щурясь, мешкала у двери, а Эмили уже опустилась на четвереньки возле кровати и заглядывала под нее, очень напоминая в тот миг своего пса Кипера, когда тот вынюхивал кроликов. Энн поняла, что комната видела немало страданий и печали еще до того, как здесь совершилось страшное преступление: все в ней было пронизано тоской. Если бы Энн спросили, как она поняла, что Элизабет Честер не была счастлива в браке, она не смогла бы объяснить. Принужденность сквозила здесь во всем: безделушки на туалетном столике были расставлены в геометрическом порядке, безукоризненно чистые туфельки хозяйки, одна чуть стоптанная внутрь, стояли пятка к пятке, носок к носку, и даже пыль покрывала картины идеально ровным слоем. На столике у кровати лежал альбом: почти такой же был и у самой Энн. Она подошла и стала его листать: внутри оказались акварельные наброски Честер Грейндж, но внимание девушки привлекли не они, а портреты детей. Элизабет Честер не просто удалось передать сходство. Портрет Арчи дышал любовью, каждая его линия была исполнена нежности: так может видеть своего младенца лишь мать. Фрэнсис смотрел со страницы беззащитно, но с надеждой, а чуть заметно приподнятые уголки рта выдавали жажду любви. Только очень вдумчивая, глубоко чувствующая женщина и мать могла создать такие портреты, и вот чья-то рука безжалостно стерла ее с лица земли. Но чья и почему?

– Когда ты вошла и обнаружила кровь, ковер еще был здесь? – спросила у Мэтти Энн, обратив внимание на чуть более светлый оттенок пола в одном месте.

– Нет. – Мэтти угрюмо покачала головой. – Его уже не было, когда я вошла, и покрывала тоже. Потом сняли и уничтожили матрас – он весь пропитался кровью. Сами видите, как тут все было залито.

Матильда ничуть не преувеличивала: на стенах и на полу отчетливо выделялись светлые участки, они появились, когда с них смыли кровь. Оливково-зеленые стены от пола до потолка пересекали полосы того же цвета, только побледнее, – видимо, в момент убийства кровь брызгала на них, а тот, кто оттирал ее потом, так старался, что сквозь истончившиеся обои стала проглядывать штукатурка. Пол возле кровати отскребли почти добела, и он напоминал негатив снимка, сделанного на месте преступления: старый лак, почти черный от пыли, въевшейся в него за многие годы, и белые пятна на нем. Почему-то следы этой уборки шокировали не меньше, чем кровь.

– Галька, – сказала Эмили, которая уже встала с колен и шла в другой конец комнаты, – через отмытые пятна на полу она переступила, как через лужи крови. Подойдя к камину, она протянула руку к полке и взяла с нее несколько камешков – пирамидка из них привлекла ее внимание как единственная странная деталь в этой комнате. Взвесив их на ладони, Эмили показала свою находку сначала Энн, потом Шарлотте.

– Необычный сувенир для молодой женщины.

– Может быть, их собрал для нее Фрэнсис, – предположила Шарлотта. – Помните, в детстве мы тоже приносили домой полные карманы камешков, яичной скорлупы, перьев, мха и всякой всячины, словно это были бог весть какие сокровища?

– Может быть, – согласилась Эмили и, опустив один камешек в карман, вернула остальные на полку. Энн так шокировал поступок сестры, что она чуть не крикнула той: «Положи на место», но вовремя одумалась. Зачем? Тысячи таких валялись прямо под окном этой спальни, миллионы были частью здешних пейзажей, которые так любила Энн. И даже если именно эти камни были когда-то дороги Элизабет Честер, то теперь они уже ничего для нее не значат. Ведь ее нет в живых. Почему-то Энн была в этом уверена. Она просто знала – молодая женщина, которая вошла в этот дом исполненной любви и надежды, мертва.

– Если это действительно Честер, то он располагает большим количеством акров земли, где можно спрятать тело, – сказала Эмили, едва они все четверо вышли наружу и, повернув лица к солнцу, вдохнули свежего воздуха, избавляясь от запаха карболового мыла. Шарлотта не ожидала, что посещение комнаты Элизабет Честер произведет на нее такое впечатление, однако ее глубоко тронула и оголенная кровать молодой женщины, и сохранившиеся фрагменты ее такой короткой, упорядоченной жизни. Оглядываясь по сторонам, она видела самые обычные безделушки, ничем не отличавшиеся от тех, какими тысячи дам по всему королевству украшали свои дома, предметы, похожие на те, которыми дорожила она сама. Шарлотта лучше многих знала, до чего хрупок и недолговечен человек: что ж, таков порядок вещей. Но так – насильственно, внезапно – особенно часто уходили из мира женщины. Больше того, когда убивали женщину, ни один голос не поднимался в защиту несчастной, и очень редко дело доходило до суда, – просто еще одна жизнь гасла, словно свеча на ветру, и это тоже считалось в порядке вещей. Шарлотта понимала: то, во что они впутались, совсем не игра; речь шла о жизни и смерти – и, скорее всего, именно о смерти. Элизабет Честер нужен был голос, и она, Шарлотта, решила стать им.