— Имени отправителя или адреса нет, но по штемпелю можно определить, что пакет пришел из Армонка. Почерк неустойчивый, что на отца похоже. Мы откроем его в гостинице. Может быть, ему стало лучше.

Она сделала паузу, ощущая вину за то, что в заботах о Джулии не сразу заметила превращение отца из сильного и здравого мужчины в немощного слобоумного старика.

— Тебе здесь хорошо, дорогая?

Джулия усмехнулась, будучи не в состоянии сдерживать свою радость. Иметь возможность говорить с матерью и при этом видеть ее — это было чудесно.

— Все прекрасно, мама.

— Ну и хорошо. — Глаза Маргерит цвета лазурита сузились. — Как твои руки?

Джулия подняла их:

— Обе на месте, и я рада сообщить, что они чувствуют себя нормально. Уже не болят. Должно быть, помогло упражнение на клавиатуре.

Маргерит улыбнулась. Это именно то, что она надеялась услышать. Она не была музыкантом, но достаточно хорошо знала, что ни один пианист не смог бы сыграть двенадцать этюдов Листа из-за сильной боли, если бы воспалилось хоть одно сухожилие. Перелом кости или ушиб мышцы быстро остановили бы концерт. Этюды Листа — нешуточная нагрузка.

Глядя на дочь, Маргерит вдруг испытала ностальгическое чувство. Оглядываясь назад, она без восторга думала об ушедших годах. Тем не менее ей нравилась такая жизнь. Если бы можно было выбрать только одно чудо, она бы хотела возвращения Джонатана. Каждой клеточкой своего существа она желала, чтобы он услышал сегодняшнюю игру дочери.

Она часто ощущала утрату, ей не хватало его по ночам, и он все еще мерещился ей в темных уголках их квартиры. Поговорить с ним всласть и по душам было бы счастьем, о котором она тосковала. Жизнь не была бы пустой, если бы в ней был Джонатан, несущий радость в большом и малом.

У нее были родственники в Нью-Йорке — Редмонды, большая ирландская католическая семья, — яркие, своевольные, горячие люди, беззаботно распоряжающиеся своим огромным богатством. Она уже давно стала держаться от семьи на расстоянии — единственный ребенок, Джулия, стала всей ее жизнью. Но она готова уступить свое место рядом с Джулией, если та найдет хорошего человека, которого сможет полюбить. Маргерит желала ей радости и счастья, которые были у нее с Джонатаном. Каждый заслуживал этого.

Приглядываясь к своей дочери — длинные каштановые волосы, отливающие золотом, голубые, глубоко посаженные глаза, цвет которых был такой же, как у нее, овальное лицо, тронутое печалью гораздо сильнее, чем следовало бы, — она часто думала о будущем и молилась, чтобы Джулия смогла победить злого духа, поразившего ее слепотой.

Она улыбнулась:

— Мне понравилось твое падение, дорогая. Наверно, одно из самых грациозных.

— Спасибо. Благодаря тренировкам.

Маргерит громко засмеялась, довольная тем, что дочь в хорошем расположении духа.

Стоя с матерью вдвоем, на мгновение отгородившись от бушевавшего вокруг них веселья, Джулия впитывала облик Маргерит — мягкие линии, изящный наклон головы и масса темных волос, высоко поднятых прической сзади. Ее маяк в ночи. А затем с ледяным ознобом она вспомнила...

Один миг, и ее зрение может исчезнуть так же быстро, как оно вернулось, а мать вновь растворится во мраке.

* * *

Учтивый итальянец в дорогом вечернем костюме низко склонился над рукой Джулии. У него были горящие шоколадно-карие глаза, и он был богат, судя по ухоженной внешности и тщательно подобранным драгоценностям. Он оценил ее с той беззаботной похотью, которая порой бывает очаровательной, но чаще вызывает у женщины непреодолимое желание долго мыться в горячем душе с большим количеством мыла.

Но этот был добродушным, а у нее теперь имелось преимущество зрения. Ловелас решил приударить за ней. Темные горящие глаза раздевали ее. Он полагал, что она ни о чем не догадывается, и явно получал от этого удовольствие.

— Замечательно, синьорина! — восторгался он. — Даже Тосканини был бы рад видеть вас на своей сцене.

Щедрый комплимент, и ее жизнерадостный потенциальный соблазнитель понимал что говорит. Тосканини был требовательным человеком, сурово обращающимся со своими музыкантами. Он умер со словами на устах, что никогда не слышал пяти минут настоящего исполнения музыки.

— Grazie[8],— вежливо ответила она. — Ваши слова — это честь для меня.

Она собралась уйти.

— Но, синьорина... — Он пошел за ней, взял за руку, повернул лицом к себе. От него пахло хорошим одеколоном. — Может быть, вы выпьете со мной бокал вина? Или рюмку отличного коньяка? Delizioso[9]. Я знаю, что у вас был триумфальный концерт в Варшаве. Мы могли бы поговорить. Вы такая прекрасная. Такая талантливая. Sensazionale![10]

Она замерла. Весь вечер она наслаждалась всем, относившимся к музыке и своему зрению. Прошлое и будущее вряд ли существовали для нее. Но когда этот красивый чужак стал упрашивать, она не могла оторваться от его ненасытного взгляда. Он сжимал ее обнаженную руку, прикосновение обжигало кожу. У нее появилось острое ощущение, что с нее снимают одежду. И это все потому, что она могла видеть его.

Он, вероятно, ничем не привлек бы ее еще вчера. Но зрение показало, что его заигрывание слишком значительно, интимно, оно испытывает ее характер.

И явилось воспоминание...

Эван. Ее приятель в Джульярде — скрипач с сильным телом, полный энергии. Магнетическая притягательность его блестящего таланта и огромной жизненной силы. Эван любил ее, и она тянулась к нему, как молодое животное к солнцу. Она наслаждалась его восхищением. Его бесконечными разговорами о музыке и будущем. О великих концертах. Его руками, блуждающими по всему ее телу.

Она попыталась отбросить воспоминания... но именно сейчас, в эту самую минуту, пришло ощущение его гибких пальцев под одеждой, воспламеняющих одним своим, прикосновением.

Эван.

Дыхание ее участилось. Она любила его. Всякий раз, когда уезжали родители, она украдкой проводила его мимо служанок прямо к себе в постель. Прохладные простыни и его горячее тело.

Секс, подобный взрыву...

Как колотится сердце!

Не нужно думать о нем. Она прогнала его, когда ослепла...

Потому что в жалости нет места для любви или уважения. Она не вынесла бы его жалости.

Эван нашел другую возлюбленную и женился на ней. Переехал с ней в Чикаго и был до крайности счастлив, как с усмешкой сообщил ей общий знакомый.

И она нашла другого мужчину — человека с прекрасной, доброй душой, который влюбился в ее музыку, а не в нее. Он стал последним мужчиной, который хотел превратить ее в явление национального масштаба с появлениями на телеэкранах, плакатами, футболками и со съемками в кино. «Великая слепая пианистка».