— Успокойся, отец, на сегодня хватит, тебе надо отдохнуть после трудного пути, — сказал Беня и заставил старика лечь.

Залман лежал, выкатив глаза, беззвучно шевеля губами, и как-то странно хрипел… Беня попытался всунуть ему в рот носовой платок, но он выплюнул его, оттолкнул от себя Беню и вырвался.

— «Ты не хочешь уверовать, проклятый! Посмотри, что ты сделал с моими оленями!» — кричал этот чертов филер. Меня охватил холодный страх, я нашарил на дне саней ружье, схватил его, упер в бок шамана и крикнул: «Брось эти штучки, сатана, я не боюсь… Меня ты не заполучишь! Ты — плоть и кровь, хлеб и вино, не все ли равно… Вези меня в Архангельск, как уговорились, не то я разбросаю твои кишки по сибирской тундре, пусть даже мне самому придется последовать за тобой. Но я не умру навечно. У меня сын в Полоцке».

Так я кричал, а охотник сидел истукан истуканом, уставившись в пространство белками глаз. Олени издали крик и бросились вправо, поворачивая к руслу реки Пинеги. Сани затрясло с неимоверной силой, и я чуть не вывалился. Пришлось изо всех сил вцепиться в борта. Олени низко парили над ледяной водой, следуя руслу реки, подобно тому как поезд держится железнодорожной колеи. Повинуясь не то мне, не то охотнику, они летели вдоль русла до самого Архангельска. Поднявшись над городом, они дважды развернулись против солнца и с ужасающей быстротой устремились вниз прямо к жандармскому управлению, сели во дворе и как ни в чем не бывало стали поедать овес, предназначенный для лошадей. «Я не ошибся, они жуют жвачку, и копыта у них раздвоенные, а не сплошные», — успел подумать я, прежде чем ко мне через двор ринулись два жандарма с оружием в руках. Меня заковали в кандалы. В кандалах доставили обратно в Тобольскую губернию. Год я просидел в тюрьме, год просидел на могиле Екатерины, год пролежал больным. А потом…

— Потом тебя выпустили, отец, и теперь ты здесь с нами, и мы будем заботиться о тебе, — успокаивающе сказал Беня.

— Да-да, конечно, я чертовски вам благодарен, только не надо без конца талдычить мне об этом. — Залман закашлялся. — Теперь я здесь с вами, потому что меня нет ни в каком другом месте. Все очень просто.

Ровно через десять лет после того, как Беня женился на моей бабушке, разразилась Первая мировая война, едва ли не самая бессмысленная из всех войн. На мой взгляд, причинная связь между двумя этими событиями установлена недостаточно. У меня собственные соображения на этот счет, и я мог бы высказать множество интересных, хотя и недоказуемых гипотез. Так или иначе, осмелюсь утверждать, что причинная связь существовала и существует (уж это в зависимости от того, с какой точки зрения взглянуть). Какая именно, в каком смысле — об этом умолчу. Отмечу лишь, что бракосочетание дедушки и бабушки означало для их детей и внуков то же самое, что для общества переход от матриархата к патриархату. Материнская любовь — вещь безусловная, она охраняет и обеспечивает всяческий рост, и, поскольку она безусловна, ее нельзя контролировать. В обществе с патриархальными чертами (вспомним хотя бы о кайзере Вильгельме, царе Николае Втором или о 1914 годе) мать свергнута с пьедестала и отец является Высшим Существом как в религии, так и в обществе. Отец? Я бы сказал, Высшим Существом стало Отечество. Любовь к Отечеству предполагает, что Отечество выдвигает требования, разрабатывает законы и правила и что его любовь к своим сыновьям обусловлена тем, как они соответствуют его чаяниям. В свете вышесказанного есть основания утверждать, что бракосочетание Бени, состоявшееся за десять лет до Первой мировой войны, в смысле влияния на судьбы его детей и внуков равнозначно выстрелам в Сараево.

Цитирую по учебнику истории:

«28 июня 1914 года некий боснийский революционер, член тайного общества „Черная рука“, действовавшего с ведома определенных органов власти Сербии, убил на улице Сараево наследника австро-венгерского престола Франца-Фердинанда. Мир содрогнулся, терпели крах биржи и так далее». От последующих событий и у Бени перехватило дыхание: Австро-Венгрия объявила войну Сербии, Германия объявила войну России и, будучи уверена в том, что Франция непременно выступит на стороне России, поспешила объявить войну Франции; Англия колебалась, чью сторону принять, но в конце концов объявила войну Германии; Турция объявила войну Англии и Франции; Румыния, бросив жребий, выразила глубокое презрение Болгарии, которая решительно повернулась спиной к Греции, издавна враждовавшей с Турцией…

Великое княжество Финляндское осталось в стороне от этой войны, если не считать нескольких национальных меньшинств, в их числе финских евреев, из которых многие служили тогда либо в далеком прошлом в царской армии и являлись гражданами России… правда, по той единственной причине, что финский парламент не удосужился пожаловать им финское гражданство.

Дедушка Беня попрощался на железнодорожной станции с бабушкой и тремя детьми и пообещал вернуться не позднее 5675 года (по еврейскому летосчислению).

— Ой, гевалт![5]Только в будущем году! — воскликнула бабушка Вера, хлопая в ладоши. — Что же с нами будет? Как мы будем обходиться без тебя? С тремя детьми и четвертым на подходе?

— Как так с четвертым? — поспешно спросил Беня.

— Так вот и с четвертым, когда трое уже есть, умник несчастный!

— Я же не знал, — оправдывался Беня.

— Ты что же, думаешь, я вру? — вскипела бабушка.

— Я не это имел в виду. Прости.

— Слишком поздно, — огрызнулась Вера. — Почему ты не уехал в Америку, как Вольф Блондер, — на какое-то время?

— А что бы от этого изменилось, скажи на милость? Война бы все равно началась. Ребенок все равно родится. Смерть исправит того, кого захочет исправить. Мне вспоминается польская пословица, которую без конца повторял этот самый Блондер: Дзецко ест не тылько ниске, леч рувне малэ.

— Что это значит? — безразлично спросила Вера.

— Не знаю. Разве я люблю царя? Кому такое в голову взбредет?

— А кто говорит, что ты любишь? — удивилась Вера.

— Ну, так получается. Посмотри вокруг. Вот я уезжаю вместе со всеми другими идиотами. Но я не люблю царя. Я не забыл кишиневских погромов. Что хорошего мы видели от России? Коротко и ясно: ничего! Она спокон веков угнетала нас. Но я кавалерист и трубач царской армии…

— Головастый и кривоногий, — добавила Вера.

— Это к делу не относится, — пробормотал Беня. — Я не собираюсь прятаться… Я не такой.

— Возвращайся, отец! — крикнул Арье, мой будущий отец, и отвернулся.

— Я еще не уехал, малыш, — успокоил его Беня и похлопал по макушке. Затем повернулся к Вере и сказал: — И не говори мне, что ты без меня не обойдешься. Ты просто не веришь в себя. Сама знаешь, что прекрасно обойдешься. Играй, как прежде, с бабами в карты, прогоняй по утрам в школу детишек, посылай мне посылки и не трепли себе нервы. Когда станет туго с деньгами, закладывай пианино. Не забыла упаковать мою трубу?