Сладкое чувство твердой под ногами земли и грусть по упругому, податливому и просторному небу. Совершенно новое, ни с чем не сравнимое чувство первого самостоятельного полёта!

Заруливаю на линию предварительного старта и выключаю мотор. Подходит с очередным курсантом Сирицкий. Вылезаю из кабины и докладываю ему:

— Первый самостоятельный полёт выполнен. Нормально, Сивков, — говорит инструктор. — Отдыхай, подробности позже, на разборе.

Николай Семериков взволнованно жмет руку:

— Ловко у тебя получилось!

Другие ребята тоже поздравляют а первым самостоятельным полётом. А мне как-то не верится, уж не во сне ли все это?

После разбора полётов ребята столпились вокруг Боева.

— Да вождение самолёта — искусство. Худо летать нельзя. Лучше быть хорошим шофером на земле, чем плохим лётчиком в небе. Воевать, ребятки, нам рано или поздно придется… Фашизм сам собой не отомрёт, его уничтожить нужно. — Боев в раздумье умолкает, а потом снова убежденно: — Война не за горами. А мы — это военные лётчики. И поэтому мотайте на ус, осваивайте получше летное дело. В схватке побеждает умелый…

Год напряженных занятий — и аэроклуб позади. Выстроили нас по-военному. Объявили приказ: всем, окончившим аэроклуб, присвоено звание пилота запаса.

Счастливые, мы неохотно, однако, расстаемся с инструкторами, аэродромным персоналом и самолётами, на которых впервые поднялись в воздух.

— Теперь прямая дорога в авиационное училище., - напутствовал нас погрустневший Боев. — Вы уж того… не обижайтесь, если что не так было…

Боев говорил с нами как с равными.

— Не подкачаем, — отвечает за всех Семериков. — Будем стараться.

Боев крепко пожал каждому из нас руку.

— Может, ещё встретимся, — сказал он на прощание. — Земля, она круглая: откуда вылетишь, туда и вернешься.

Свидеться с Боевым не пришлось. Говорили, погиб он на фронте в первые дни войны…

Некоторые ребята, окончившие аэроклуб, ушли из техникума в военное авиационное училище.

Была такая попытка и у меня.

— Ты это брось! — отрезал Николай Семериков. — Не дело это: не кончив одного, начинать другое. Так поступают слабохарактерные люди. Техникум надо закончить!

Убедил меня Николай. Предостерег от возможной ошибки.

Однажды, это было в начале четвертого курса, комсорг техникума спросил у меня:

— Слушай, я что-то не помню, ты комсомолец?

— Нет ещё…

— Как же это так?

— А вот так, — включился в разговор Николай. — Мы с тобой виноваты: не вовлекли.

— Это дело поправимое.

— Конечно, — поддержал комсорга Николай. — Рекомендующих я ему помогу найти. Заявление он сам напишет. А уж устав ты возьми на себя.

Через месяц рассматривалось мое заявление о вступлении в комсомол. Готовились тщательно. На собрании группы все прошло гладко. А вот на комитете комсомола райкомовский парень задал каверзный вопрос:

— Почему так долго не вступал?

Я не знал что и как ответить.

— Почему да почему, — выручил меня Николай, — просто не додумались мы раньше. Вот и весь сказ.

Члены комитета рассмеялись и единогласно приняли меня во Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи.

Вскоре началась преддипломная практика и работа над дипломными проектами.

К защите мы с Николаем подготовились основательно. Хотя у нас и были разные специальности, но мы помогали друг другу. Сделали расчеты. Написали пояснительные записки. Подготовили листы с чертежами. Прослушали консультации преподавателей.

Николай защитился блестяще. Ему задавал много разных вопросов. Отвечал он кратко и вразумительно. Ко мне тоже были вопросы по теме дипломного проекта, по химии и технологии. Ответы мри вроде понравились государственной комиссии. Все в порядке, думаю, защитился. Но женщина, представительница райкома партии, вдруг спросила:

— Что вы скажете на события на Халхин-голе?

Всего можно было ожидать, только не этого вопроса. Я немного растерялся, потом собрался с мыслями и ответил:

— На Халхин-голе Красная Армия бьет японских захватчиков.

Ответ вызвал оживление, понравился комиссии. Защита дипломного проекта получила высокую оценку.

Пермская авиационная школа

Осенью, после окончания техникума, нас направили работать на завод. Николая — мастером в механический цех, а меня в центральную лабораторию.

В термическом отделении лаборатории в то время осваивался процесс газовой цементации. Это было ново и интересно. С большим удовольствием и рвением я включился в экспериментальную работу.

А мысль о небе не давала покоя. Прием в летную школу будет зимой. Почти каждый день ходил с Николаем на аэродром. Иногда удавалось полетать в тренировочном отряде аэроклуба.

Мучил нас основной вопрос: как уйти с завода? Два года мы обязаны по положению отработать после техникума на производстве…

Деревья сбросили пожелтевшие листья. Похолодало. Настала пора нудных дождей.

— Надо действовать! — говорит Николай. — На носу прием, а мы ещё не знаем, отпустят ли нас с завода.

Написали заявления, отнесли в отдел кадров.

— Люди нам самим нужны, тем более техники, — сказал лысый мужчина в очках, самый главный начальник по кадрам, и положил заявление в папку. — И не просите, не отпущу…

Ушли мы удручённые и растерянные от такого неожиданного поворота дела.

— Махнём в аэроклуб? — предложил Николай. — Там наверняка помогут.

На следующий день после работы пошли мы к начальнику аэроклуба. Встретил он нас как старых знакомых, с шутливой ноткой в голосе спросил:

— По второму заходу в аэроклуб решили пойти?

— Нет в авиашколу хотим, а заводское начальство не отпускает. Как быть с документами? Подлинники ведь нужны? А они на заводе.

— Подождите, это я сейчас выясню, — сказал начальник аэроклуба и позвонил в летную школу.

Он разговаривал по телефону, мы не сводили с него глаз.

— Для поступления в авиашколу достаточно тех документов, которые на каждого из вас находятся в аэроклубе, — сообщил он нам результат своего телефонного разговора. — Я перешлю их в лётную школу. А уж дальше решайте сами…

Вышли мы от начальника аэроклуба озадаченные. И вот тут созрело у нас решение уйти в авиашколу без оформления увольнения с завода. Это было единственным выходом из создавшегося положения. Иначе путь в небо был закрыт.

— Явимся прямо на сборный пункт для отправки в авиашколу, — говорю неделю спустя Николаю. — И все тут. Больше ничего от нас не требуется.