В один из таких вечеров рассказала она нам о бесправном положении трудящихся Германии, бесчинствах фашистов, пришедших к власти в этой стране, об арестах коммунистов, заточении их в тюрьмы и о бесчисленных невиданных по своей жестокости еврейских погромах.

Мы, естественно, тогда совсем не разбирались в политике, многого толком не понимали, но рассказ коммунистки-учительницы оставил неизгладимый след, пробудил первый интерес к политической жизни, породил первые ростки ненависти к несправедливому и уродливому миру капитализма. Для меня её беседы были своего рода первоначальными шагами на пути классовой оценки жизненных событий.

А после краткой, а иногда и затянувшиеся беседы Анна Тимофеевна читала нам вслух стихи и прозу Пушкина и Лермонтова (очевидно своих любимых писателей). Мы в это время забывали обо всем на свете и превращались все в слух, сидели смирно, боясь пропустить хотя бы единое слово и наслаждаясь выразительным, будто у чтеца-декламатора, голосом своей учительницы. На всю жизнь запала мне в память начальная строка одной из повестей лермонтовского "Героя нашего времени": "Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России"… Мог ли я предполагать, что через несколько лет стану лётчиком и судьба забросит меня в эти края, что именно на этом участке земли будут идти кровопролитные бои, что в одном из них мой самолёт подобьют немцы, что моим товарищам по фронту придется с боями освобождать Таманский полуостров от немецко-фашистских захватчиков.

"Вечера у камина" как мы называли между собой эти сборы в школе, были, пожалуй, в зимнее время самым примечательным событием нашей жизни. А вообще-то жизнь небольшого уральского села ничем не отличалась от жизни других деревень России. Жители поздно ложились спать и рано вставали. Электрического света не было. Вечера коротали в работе, при лампах. Размеренную, обыденную жизнь временами оживляли заезжая кинопередвижка да шум моторов изредка проносившихся по тракту автомашин.

Был, правда, случай, внезапно нарушивший спокойствие. Из Перми прикатили на аэросанях двое мужчин в кожаных шлемах и комбинезонах. В сопровождении вездесущих мальчишек они вдруг остановились посреди заснеженной улицы. Механик несколько раз пробовал завести мотор, но тщетно. Собралась толпа. Пришли чуть ли не все сельчане. Наконец мотор застрекотал и аэросани с треском и шумом умчались в морозную дымку. Мы с восхищением смотрели им вслед.

Самолёт я увидел впервые, когда ездил в гости к брату Александру в Пермь. Был погожий августовский день, праздник авиации. С ровной площадки взлетел самолёт У-2, таща за собой планер. Самолёт вскоре сел, а планер ещё долго парил в воздухе.

Плотное кольцо людей окружило самолёт. Я протиснулся поближе, потрогал крыло руками. Думал, что самолёт металлический, и разочаровался: это было дерево, обтянутое полотном и выкрашенное серым лаком.

Первое знакомство с самолётом почему-то в моей ребячьей памяти не оставило заметного следа. Поразили меня лишь лётчики, стоявшие возле самолёта. Были они огромного роста, в кожаных регланах, и оттого казались сказочными, словно пришельцы из других миров.

В отличие от моих сверстников первое знакомство с самолётом не пробудило во мне желание стать лётчиком, хотя дух и захватывало от любопытства. Я просто не осмеливался об этом даже мечтать. Считал, что на самолётах летают какие-то необычные, особенные люди, и это для меня совершенно недоступно.

Учеба в школе подходила к концу. Ребята определялись: кто возвращался домой, а кто думал идти дальше учиться.

На выпускном вечере Анна Тимофеевна мне сказала:

— Учиться бы тебе… Способности у тебя есть. Кое-кто из твоих товарищей едет в техникум. Шел бы с ними…

— Я не против. Надо, однако, спросить у тяти…

Авиатехникум

Тятя одобрительно отнесся к моему желанию поступить в техникум.

— Учиться это дело, — сказал он. — Поможем, чем сможем. Однако больше на себя надейся: работник я сам знаешь какой…

Подоспело время. Собрала мне мать котомку с бельем и харчами. Отец выделил на первый случай три рубля денег. И поехал я со своими товарищами искать счастья в Пермь.

Техникум не выбирали. Кто-то из ребят постарше назвал авиационный. Туда и пошли всей, как говорится, капеллой.

Разместили нас в деревянном одноэтажном доме с длинным коридором. Стали мы готовиться к экзаменам. Допоздна засиживались за книжками. Благо, что здесь имелось электрическое освещение и не надо было экономить керосин, как в Кыласово. Сообща разбирали сложные разделы математики и решали возможные варианты задач.

Экзамены сдал на "хорошо". Ну, думаю, теперь все в порядке. Да не тут-то было. Читаю список принятых в техникум, меня почему-то там нет… Обращаюсь за справкой в канцелярию.

— Тебе шестнадцать исполнилось?

— Нет ещё…

— Вот поэтому и не приняли тебя.

Вышел из канцелярии, ничего перед собой не видя, и заплакал от горькой обиды. Навстречу мне идут два человека: один высокий и тонкий, другой маленький и толстый, как колобок.

Позже я узнал, что это были два закадычных друга — преподаватель физики Бабин, второй заведующий учебной частью техникума Озерков.

— Чего ревешь, словно у Земли украли Солнце? — спрашивает завуч.

Я молчу, душат слезы, потом говорю:

— Не приняли…

— Ай-я-яй! — участливо восклицает высокий мужчина. — Так хорошо отвечал мне по физике, а не приняли… Ты куда смотришь, Кирюха? — обратился он к своему спутнику. — Не порядок это. Или я больше не веду курс физики?

"Колобок" сказал, обращаясь ко мне:

— Приходи завтра с утра, что-нибудь придумаем…

Наутро, в конце заседания педагогического совета, решалась моя судьба, а я, волнуясь, ждал в коридоре своей участи. Наконец дверь распахнулась, и улыбающийся Озерков сказал:

— Ну, брат, повезло тебе: приняли на химическое отделение. Там можно быть и помоложе. Физическая нагрузка поменьше. Но стипендии пока не будет: всю уже распределили.

Обрадованный и взволнованный, я даже не сообразил поблагодарить завуча и побежал в группу к своим ребятам.

Учеба мне давалась легко. Успевал я по всем предметам. Только вот жить было не на что. Поселился я временно у старшего брата Александра на готовый харч. Однако у него жена, ребенок. Заработок небольшой. А тут ещё лишний рот… Месяц, второй живу. Чувствую, трудно ему становиться кормить меня. А аппетит, как назло, как у молодого волка!

— Давай-ка, проси стипендию, — посоветовал мне Александр, — не скромничай, не хуже других учишься.

Подал я заявление. Прошу или дать стипендию или отчислить из техникума. Немогу больше без стипендии учиться.

— Какие у него оценки? — спросили у Озеркова на комиссии по стипендиям.

— Почти все отличные…

— И вот, наконец, я получаю стипендию, целых 60 рублей! Перебираюсь в общежитие. Началась моя самостоятельная жизнь.