Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Должны же мы ее предупредить, – отрезал Мик. Верхняя губа у него была в пивной пене. – А лишнего я не наговорил.
– Ничего лишнего, – передразнила его Иззи. – Ничего!
– Проще тебе самому рассказать, – сказал Мик. – Иззи – образованная женщина. Она могла бы подсказать нам что-нибудь.
– А о чем?
Она сумела так произнести это «о чем», будто стрела просвистела мимо вашего уха и раскрошила штукатурку за спиной.
– Ну, например, о том, что нас с Дэном ждет в Тайблянде.
– В Таиланде, – машинально поправил я, – а кто говорит о нашей поездке? Или о моей, если на то пошло. Я что – еду, да еще вместе с тобой?
– Я думал, это дело решенное.
Мы уставились друг на друга. Щеки Мика залил румянец, глаза увлажнились. Иззи тем временем пытливо смотрела на меня сквозь стекла очков, и не приходилось сомневаться – что бы ни происходило между нами, она была на стороне Мика. Исключительно чтобы прервать молчание, я сказал ей:
– Моя дочь Шарлотта арестована с партией наркотиков в Таиланде. Я собираюсь к ней.
– О господи! Связалась с наркоманами? – Иззи, как всегда, была тактична.
– Не знаю.
– Да не виновата она, – сказал Мик. – Мы это докажем.
В полной растерянности я поставил стакан на стол.
– Но ты же сам ничего не знаешь.
– А мы на этом будем настаивать. Мы едем доказать ее невиновность.
Мик так и сыпал заявлениями, что мы то и мы се. Мне хотелось спросить его, кого, черт побери, он имел в виду, когда говорил «мы», но я сдерживался.
– Все гении баловались наркотиками. – Иззи не обращала внимания на наш спор. – Китс[2]– слегка и от безделья. Кольридж[3]– всерьез и без меры. Де Квинси[4]. Бодлер[5]– «Клуб любителей гашиша»[6]– ClubdesHaschischins. Уилки Коллинз[7]…
– Гении? – оживился Мик. – Может, и мне пора?
– Диккенс[8]– перед смертью. Рембо[9], Браунинг[10]. И скажем, если Китс отдавал предпочтение опиумной настойке, то Шелли[11]– нюхал. Эдгар По[12], Джордж Крэбб[13]…
Я не слушал. Перечень имен ничего для меня не значил. Он становился монотонным, и на его фоне я представил Чарли на вонючем соломенном тюфяке тюремной камеры Чиангмая.
– Ладно, собрались с мыслями, – сказала Иззи. – Наша очередь.
Поскольку команды в «Клипере» состояли из четырех игроков, в нашу время от времени подсаживали кого-нибудь из посетителей бара, желающих принять участие в викторине. Одному из таких любителей указывал сейчас в нашу сторону ведущий игры Эймос Магнамара. Лично я против этого не возражал, но Мик Уильямс считал, что втроем мы лучше справляемся. Сейчас к нам подсадили немолодого хиппи со смешной, типичной для этой публики козлиной бородкой и сережкой в ухе. Плюс ко всему на руке у него красовалась татуировка в виде помидорного листа. Усаживаясь на стул Мика, он кивнул нам, и я почувствовал приторный экзотический аромат его туалетной воды.
Мик вернулся к столу с тремя порциями спиртного.
– Ну, – дружелюбно сказал он незнакомцу, – если вы решили стать нашей золотой рыбкой, впору исполнить мое первое желание. Слезайте с моего долбаного стула.
Дверь мне открыла Шейла в ночной сорочке. Значит, она спала. Я попытался заглянуть в холл через ее плечо.
– Я тебе говорила, – сказала она, будто читая мои мысли, – его здесь нет. Ты собираешься всю ночь так простоять?
В доме был полный порядок. Удивляться не приходится, если принять во внимание заявления Шейлы о том, что шурум-бурум в нашем доме был из-за меня. Я тяжело опустился в кресло. Шейла спросила:
– Хочешь перекусить? У меня порция языка в духовке.
У меня свело желудок.
– Нет, спасибо.
– Он опять вчера звонил, – сказала Шейла.
– Кто?
– Фаркуар-Томпсон. Сказал, что, когда Чарли узнала, что мы в курсе, просила их передать нам, чтобы мы не беспокоились.
– Передать… ЧТО?
Глаза Шейлы наполнились гневными слезами, ее чувства отдались и во мне.
– Она сказала, что не хочет нас видеть. Спросила, не можем ли мы прислать ей вещи и немного денег, но видеть она нас не хочет.
Я обхватил лицо руками, чувствуя, как выветривается алкоголь. Я едва мог поверить своим ушам. Чарли светило двадцать долгих лет заключения, если не смертная казнь. Я подумал, ее одиночество сейчас должно быть безмерно, и, несмотря ни на что, она отказывается от встречи с двумя самыми близкими и любящими ее людьми.
Я пытался вспомнить, когда Чарли впервые отказалась от моей поддержки. Как только годовалый ребенок начинает учиться самостоятельно ходить, он само собой и падать начинает самостоятельно. Первые годы дети часто падают. Оступаются, цепляются нога за ногу, набивают синяки и шишки, и какая-то внутренняя неведомая сила толкает их, с мокрыми от слез глазами, с дрожащими губами, в наши объятия. А мы всегда готовы принять их на руки, и прижать, и обогреть, пока они не успокоятся. Ведь их боль это и твоя боль. Синяк, царапина твоего ребенка саднит тебя с той же силой. Вот Чарли теперь в тюрьме, но, значит, и я в тюрьме, значит, и мне там двадцать лет заживо гнить.