Лануа не столько спрашивал, сколько проверял себя. Допрос длился уже больше двух часов и Огюстен боялся, что мог упустить какие-то детали. Капитан понуро кивнул. Лануа прекрасно его понимал – Мишо все делал по науке, основательно, пробовал разные способы, менял время пауз между атаками, чтобы застать бошей врасплох, но все было впустую – к утру окоп так и оставался занят немцами, а вторая рота понесла тяжелейшие потери.

– Вы упоминали, что полковник обещал отправлять к вам курьера каждые три часа. Курьеры не сообщали вам о перемирии?

– Нет. На самом деле, за ночь был только один курьер от полковника.

– Почему?

– Не могу знать, господин коммандан.

– В какое время он пришел?

– Часа в три ночи.

«Три плюс три равно шесть. В шесть в штабе полка вполне могли уже знать о перемирии. Либо о второй роте на радостях все позабыли, либо…» – Огюстен остановил свои мысли, готовые повернуть в сторону предположения о том, что полковник Борель специально оставил капитана и его людей в неведении.

– Что он вам сообщил?

– Сказал, что полковник приказывает продолжать атаку и расспросил о нашем положении. Я рассказал ему, что в строю осталось шестьдесят два человека, попросил организовать эвакуацию раненых или хотя бы прислать к нам санитара – к тому моменту у нас было пятеро тяжелораненых, а еще человек пятнадцать-семнадцать были ранены легко, разумеется, если не считать синяков, ссадин, царапин и разрывов от проволоки.

– Вы запрашивали у полковника приказ прекратить атаку?

– Нет.

– Если вы говорите, что было около трех часов ночи, значит, это было между третьей и четвертой вашими атаками. Тогда же была немецкая контратака. Она была до или после прихода курьера?

– Почти сразу как он отбыл.

– Расскажите о ней подробней.

Огюстен не хотел перебивать рассказ Мишо, поэтому не стал расспрашивать его о подробностях атаки бошей, а сам капитан о ней лишь упомянул. Мишо взял в руки давно опустевшую бутылку, потряс в воздухе и с расстроенным выражением на лице поставил на стол. После этого он откинулся к стене, и его лицо скрылось от взгляда коммандана в тени.

– Они упали на нас совершенно неожиданно. В прошлой атаке мы завязали бой уже в траншеях, смогли прорваться почти к самому пулеметному гнезду – чертов пулемет сидел всем нам поперек глотки. Мы почти их дожали. Бошей осталось то человек двадцать, ну двадцать пять от силы, а учитывая, что они почти не вели ружейного огня – скорее всего с патронами у них были большие проблемы. Я не мог предположить, что они решаться атаковать в таком положении. Потому и думаю, что к ним подошло подкрепление, причем не просто подкрепление, а штурмовики. Они-то нас и атаковали.

– Сколько их было?

– Точно не могу сказать, но вряд ли больше двадцати бойцов, скорее меньше…

Об отчаянной смелости солдат из немецких Штурмовых групп ходили легенды по обе стороны фронта, поэтому их совершенно самоубийственная атака на укрепленные позиции численно превосходящего противника не казалась Огюстену невероятной. Капитан между тем продолжал:

– Они сразу прорвались в траншеи, мы даже пулеметный огонь открыть не успели. Скорее всего, с патронами у них тоже было неважно, так как они вели огонь только из пистолетов и этих жутких крохотуль.

Коммандан понял, что Мишо имеет ввиду компактные пулеметы, которые появились у бошей этой весной и стали полной неожиданностью для французов и англичан. Не в последнюю очередь благодаря этому оружию немцы в начале лета смогли прогнуть фронт до самой Марны и едва не изменили то, что казалось давно предрешенным.

Лануа вспомнил, как оказался в те дни на передовой во время очередной атаки бошей, точнее как оперативный тыл вдруг стал передовой. Боли в ноге тогда терзали его нещадно, и Огюстен готовился к обороне с радостью, подобной радости самоубийцы заглядывающего в ствол пистолета. Но выстрела так и не последовало – американцы ударили бошам во фланг и отвлекли их на себя. «А ведь тогда все действительно висело на волоске…»

– Но вам все же удалось отбиться…

– Да, нас выручил капрал Ру. Он смог развернуть пулемет на ту часть траншеи, которую заняли боши и открыть огонь. Он уничтожил троих или четверых, прежде чем они его обошли и заткнули. Мы смогли перегруппироваться и сами перешли в контратаку, нас все же было больше и в итоге мы смогли их откинуть.

– Каковы были ваши потери?

– Семь убитых, один тяжелораненый… Сразу после того, как мы отбились, я приказал атаковать, рассчитывая, что боши в темноте решат, что это возвращаются свои и не сразу откроют огонь.

– А сколько потеряли они?

– Минимум восьмерых – столько их трупов было в наших траншеях.

– А пленные?

– Мы не брали, они тоже… Да и не сдавался никто…

Лануа взял небольшую паузу, обдумывая следующий вопрос – весь предыдущий разговор коммандану нужен был, чтобы составить общую картину, теперь она у него была, и можно было переходить к главному. Пообщавшись с Мишо, Огюстен начал понимать, что за человек перед ним и, как ему казалось, был близок к пониманию мотивов заставивших капитана ослушаться приказа об атаке. Он спросил:

– Сколько человек оставалось в строю к десяти часам утра, капитан Мишо?

Капитан резко придвинулся вперед и Лануа снова смог видеть его лицо. Это лицо было искажено злобой. «Похоже, попал» – таких сильных эмоций коммандан у Мишо еще не видел. Впрочем, голос капитана был спокойным и даже отстраненным, когда он заговорил:

– После восьмой нашей атаки в строю оставалось сорок три человека. Две трети имели разнообразные легкие ранения и травмы. Также было трое тяжелораненых, еще семеро умерло в течение ночи, так и не получив медицинской помощи. Из офицеров в живых оставались: я, лейтенанты Феро и Д’Юбер, и младший лейтенант Делло, причем Д’Юбер был ранен в живот. У нас оставалось двадцать шесть гранат, один станковый Гочкисс, три исправных пулемета Шоша, разнообразное стрелковое оружие и патронов в достатке.

– Как вы полагаете, сколько бошей оставалось в строю к утру?

– Не могу точно сказать, человек пятнадцать, может меньше.

– Успех еще одного штурма был возможен на ваш взгляд?

– А первого, господин коммандан? А каждого из восьми? Мы же не в окопе отсиживались – мы атаковали! Всю ночь атаковали! Ведь своими трупами дорожку к этой Богом забытой траншее прокладывали. Мы же не виноваты, что боши не обделались от страха, лишь завидев нас и, что никак не хотели сдаться и отступить!..

Лануа хорошо понимал эмоции Мишо,