Он был среднего возраста, очень опрятный, с волосами, щедро смазанными макассаровым маслом и зачесанными назад таким образом, что они образовывали лоснящуюся шапочку. В его глазах мелькнуло узнавание, он быстро пригнул голову, как если бы хотел спрятаться от нее.

Слишком поздно. Она уже узнала его. Камердинер ее мужа, Эдвард Чемберс. Еще одно неприятное напоминание о прошлом, еще один вопрос, на который нет ответа. Похоже, Чемберс сделался слугой Джервейса. Вот и ответ, подумала она.

Отвернувшись, Оливия прикрыла глаза. Она все еще дрожала от страха.

Слишком многое было поставлено на карту. Больше, чем ее честь. Больше, чем ее жизнь. Больше, чем может выдержать женщина. Потому что Джервейс не отступит, пока не докопается до всех ее секретов, чтобы использовать их против нее. Пока не разыщет маленький домик в Девоне, где прячется Джорджи, и не погубит их всех.

Но она не может подвергать риску леди Кейт. Придется сказать ей правду. Если она не сообщит леди Кейт свое настоящее имя, репутация той окажется под угрозой. Если не рассказать всю правду, Оливия подвергнет опасности эту замечательную женщину.

Но если она во всем признается, леди Кейт отвернется от нее, а Джервейс не преувеличивал — идти ей некуда. Денег нет. Невозможно скрыться от Джервейса. Никакой возможности защитить ее маленькую семью, а все, что ей пришлось перенести за последние пять лет, она перенесла ради семьи, ради своих близких.

Она скажет леди Кейт правду.

Завтра.

Когда отдохнет. Когда сможет мыслить здраво. Когда ею не будет владеть слепящая паника.

Она будет надеяться, что леди Кейт не пострадает.

Следующий день Оливия провела на замусоренном утрамбованном пространстве с внешней стороны массивной каменной стены, окружающей Брюссель. Никогда в своей жизни она не чувствовала себя такой измученной. Леди Кейт действительно разместила восемь раненых в арендованном на рю Рояль доме и передала их заботам домашней челяди. Куда отчаяннее было положение тех, кто оказался на улицах; ситуация становилась критической. За Намюрскими и Лувенскими воротами быстро поставили палатки для оказания медицинской помощи, но раненых было слишком много, они заполнили узкие, вымощенные булыжником улицы и миниатюрные площади средневекового города. Поговорить с леди Кейт у Оливии не было времени.

Чувствуя боль в каждом суставе, с тяжелой от изнеможения головой, она прислонилась к холодному желтоватому камню древней стены. Послеполуденное солнце немилосердно жгло, раненые все прибывали и прибывали, время от времени ветер доносил отдаленные звуки канонады.

Великая битва началась. Веллингтон встретился наконец лицом к лицу с Наполеоном на поле к югу от Брюсселя вблизи городка Ватерлоо. Список убитых был уже слишком велик. Красивый юный лорд Хей, который очаровал всех девушек на балу у герцогини Ричмонд, погиб в бою при Катр-Бра. Как и герцог Брунсвикский, воины которого, одетые в черные траурные одежды, лично перенесли его тело в город с поля боя. И великолепные солдаты Гордонского хайлендского полка, всего три дня назад зажигательно танцевавшие в своих ярких килтах, полегли почти все.

Одному Богу известно, сколько еще солдат осталось лежать на поле сражения и вдоль дороги длиной двадцать пять миль, отделяющей его от Брюсселя.

Оливия вошла в палатку и увидела леди Кейт, ассистирующую одному из хирургов за операционным столом. Не одному солдату ее ободряющая улыбка помогла пройти через тяжкое испытание. Никто не ожидал, что женщины способны выполнять такую работу, какая выпала на их долю в тот кровавый день, и Оливия не была уверена, что они когда-нибудь сумеют оправиться от пережитого.

Она сама в течение двадцати четырех часов — после того как леди Кейт спасла ее — делала перевязки, успокаивала и поила раненых, пока все лица не слились в одно и только мундиры отличали одного пропахшего гарью мужчину от другого. Не мужчину, нет, мальчика.

Они были мальчиками, такими мужественными и такими испуганными, такими одинокими в последние часы жизни. Она не успевала напоить всех, а зачастую это было единственное, на что они могли рассчитывать. Она не могла слышать их рыдания и стоны. Но хуже всего было их молчание. Некоторые из тех, чьи раны были ужасны, закусывали губы и молчали, чтобы не причинять страданий своим товарищам.

В горле у нее стоял ком, грудь разрывалась от боли. Она ощущала себя мелкой и эгоистичной — ее беспокоило, сумеет ли она скрыться, тогда как эти мальчики стояли перед чем-то гораздо большим. Она поймала на себе взгляд леди Кейт и заметила, что в ее удивительных глазах стоят слезы. Оливия непроизвольно выпрямилась, улыбнулась и пошла обратно на узкие улочки, где ее ожидали раненые.

Прошли минуты, а может быть, часы, когда один из солдат вдруг схватил ее за руку.

— Послушайте, — с какой-то особой настойчивостью сказал он.

Оливия не вполне понимала, чего он хочет. Она по-прежнему слышала стоны умирающих, мольбы о помощи, о воде, о смерти. Она слышала…

Пушки.

— Они замолчали. — сказала она. Она посмотрела на красивого рыжеволосого юношу, почти мальчика, из Двадцатого полка легких драгун, которому меньше чем через час предстояло потерять руку. — Неужели? Это значит, все закончилось?

Он не видел ее. Его глаза никуда не смотрели, как если бы он весь ушел в слух. Он покачал головой:

— Я не знаю.

Оливия помогла ему выпить несколько глотков воды и дала капельку бренди из последних запасов леди Кейт. Весь день приходили противоречивые сообщения. Веллингтон победил. Веллингтон бежит, и французы готовы пойти на Брюссель. Им пришлось даже спасаться от бельгийской кавалерии, промчавшейся через город с криками о поражении. Сейчас Оливии было все равно, кто победил. Главное, чтобы прекратилась бойня.

— Хорошо, я надеюсь, вы пригласите меня по крайней мере на один танец на балу по случаю победы, — сказала она юноше.

Его измученное лицо смягчилось улыбкой.

— Почту за честь, мэм. Энсин[4]Чарлз Грегсон к вашим услугам.

Оливия встала и опустилась в реверансе дебютантки.

— Миссис Ливви Грейс, энсин. Больше всего мне нравится буланже.

— Как! Я прекрасно танцую буланже, мэм. Оливия закупорила бренди и улыбнулась в ответ.

— До встречи, энсин Грегсон, — сказала она и пошла к следующему солдату.

Грейс Фэрчайлд с посеревшим лицом преградила ей путь. Из пучка у нее на голове выбивались потемневшие от пота неопрятные пряди. Лицо было в копоти, на фартуке, прикрывавшем ее практичное серое платье, темнели следы крови.

— Оливия, могу я попросить вас об одолжении? — У нее был такой вид, словно она держалась только усилием воли. За эти три дня Оливия лучше узнала ее и усвоила, что Грейс никогда не просит о помощи. Помочь всегда просили саму Грейс.