– Развалюха, – небрежно стряхнув пепел, сказал Юрий. – Долго не простоит. Тут никакой ремонт не поможет. Состояние аварийное. К нам приходили активисты с просьбой сохранить хотя бы фасад, да вот только фасад тут тоже проблемный. Фундамент крепкий, это да. Зато все остальное рушится. Перекрытия деревянные, а это значит, что когда-нибудь может случиться пожар. Уже, кстати, был прецедент, но быстро разобрались и никто не пострадал. Проводку толком проложить нельзя, потому что стены хлипкие. Вы полы видели? Они же тоже деревянные. Трубы ржавые, менять смысла нет. Здесь уже ничто не поможет. Сносить надо. А потом на этом месте будет сквер с названием Школьный. Уже и проект подготовлен. Детские качели, дорожки, клумбы. Небольшой такой скверик, – он вытянул вперед руку и, растопырив пальцы, обозначил границы будущего сквера. – Тополя видите? А дубы? Все старое, все из той эпохи. Кронируем, но рубить не будем. Сохраним все то, что можно сохранить. Вот и будет память.

– Но самой школы уже не будет, – заметил Гуров.

– Ну что ж теперь поделать? Все меняется. К сожалению или нет. Ничего, привыкнут.

В его голосе одновременно слышались сожаление и деловитость. Гурову показалось, что он не так уж и равнодушен к тому, о чем говорит.

– Ваша фамилия не Серов ли, случайно? – спросил он, догадавшись, с кем имеет дело.

Мужчина опустил руку и с интересом взглянул на Гурова.

– Серов, – подтвердил тот.

– Глава Управы?

– Глава, – губы Серова тронула улыбка.

– То-то, я смотрю, с таким знанием дела рассуждаете.

– А как же? Школу под свое крыло взял. Приходится во многом разбираться.

В ярко освещенном дверном проеме показался широкий мужской силуэт.

– Юрий Петрович, а вы уже на месте? – произнес он голосом директора школы. – А то я Ирину Ивановну встретил, а она без охраны.

Серов заозирался в поисках места, куда можно было выбросить окурок. Гуров первым обнаружил мусорку, задвинутую за лестницу, это место практически не освещалось, и указал Серову. Тот бросил в нее окурок.

– Только вас и ждем, – поторопил Немирович. – Все уже собрались.

Серов поднялся по ступеням, Гуров шел следом. Как замыкающий, по привычке напоследок бегло осмотрел школьный двор и только потом закрыл за собой дверь.

Официальная часть мероприятия прошла быстро и весело. Все выпускники получили аттестаты об окончании средней школы, после чего некоторые тут же покинули школу, не оставшись на выпускной вечер. Кто-то через несколько часов улетал на отдых, у кого-то были другие важные дела. Но даже после их ухода людей, казалось, в актовом зале меньше не стало.

Выпускники хотели казаться взрослыми, но при этом все еще оставались подростками. Парни щеголяли в костюмах, но некоторые выглядели в них потешно. Девушки смотрелись несколько иначе. «Взрослые» платья сидели на девчоночьих фигурках отлично, но стоило понаблюдать за каждой, как становилось ясно, что к таким нарядам они не привыкли. Гуров всем своим нутром ощущал, насколько сильно в сознании молодежи боролись между собой желание выглядеть на все сто и в то же время одеться во что-то более привычное и удобное.

Выступление Маши не состоялось. Причем выбор сделала она сама. Получив заслуженную дозу аплодисментов, она поднялась на сцену, помолчала, держа в руке микрофон, и вдруг выдала совершенно неожиданное:

– Ребята! Я должна была прочитать отрывок из пьесы Островского, – начала она. – Но пока наблюдала за вами, то поняла, что это вам сейчас нужно меньше всего. Не в театре же мы, правда? Ну не к месту будет.

По залу прокатился ропот. Гуров прислушался: народ одобрял решение Маши. А вот директор явно не ожидал такого поворота событий. Он стоял возле сцены и с надеждой взирал на присутствующих с вежливой улыбкой на лице, ожидая, что между предстоящими танцами и застольем и выступлением актрисы Марии Строевой выберут второе.

Не случилось. Маша выразилась очень точно – все должно быть к месту. Должно быть желанным, ожидаемым, а не обязаловкой.

– Спасибо, друзья, – поблагодарила Маша. – Спасибо за понимание, Вячеслав Иванович!

Стоявший спиной к сцене Немирович вздрогнул, услышав свое имя. В следующий миг зал взорвался аплодисментами. Кто-то даже пару раз свистнул, как на стадионе во время футбольного матча.

Спустившись со сцены, Маша взяла директора под руку, чтобы желающие сделали фото на память. Тем временем Гурова согнали со стула, чтобы освободить место для танцев, после чего он помог расставлять столы, на которых благодаря суетливым родительницам тут же появлялись еда и напитки.

Под потолком пронесся низкий тонкий звук, похожий на звучание натянутой струны – кто-то настраивал стереосистему, но не было видно, кто это был. На сцене царил сущий хаос, кто-то носился туда-сюда, о чем-то спрашивал, покрикивал на остальных. Особенно активничал высокий парень в полосатой футболке. Его Гуров заметил давно – парень запросто общался с директором и выпускниками.

Шумно и долго рассаживались за столы. Их было шесть: два располагались ближе к окнам и были сервированы для взрослых, а за оставшимися четырьмя должны были праздновать дети. Родители выпускников, приглашенные персоны и те, кто учил детей читать, писать и отличать формулу квадрата суммы от квадрата разницы, выбирали места поближе к тем, кого лучше знали, но особенно на отдельные группы не разбивались. Многие учителя прекрасно знали родителей, занимали им места, подтаскивали стулья.

Складывалось ощущение, что все были равны, хотя это было далеко не так.

Гуров оказался в интересной компании. Среди тех, кто делил с ним стол, был широкоплечий темноволосый мужчина лет тридцати, с лицом, усеянным темными веснушками, и широкими прямыми бровями, практически закрывающими верхние веки. Он назвался учителем физкультуры, и от его рукопожатия у Гурова едва не свело зубы. Физрук попросил называть его Геной и, беспрестанно вертя головой, караулил соседний стул, положив на него широкую ладонь. Вскоре стул заняла молодая женщина с длинной косой из светлых волос. В длинном льняном платье свободного покроя она напоминала натуральную Снегурочку, но, как оказалось, всего лишь преподавала в начальной школе.

– Арефьева Ольга Игоревна, – свое имя она произнесла тонким нежным голосом и повернулась к Маше, расположившейся по соседству: – Ничего, если я скажу? Я сразу вас узнала! Вы тоже здесь учились, да? Обалдеть.

Ее восторженность неожиданно понравилась Гурову. Он гордился Машей, хоть и не любил быть рядом с ней, когда она общалась с поклонниками. Тем самым внимание почитатели переключали и на него, считая, возможно, Гурова какой-нибудь знаменитостью. Но подобное происходило не так уж и часто, поэтому Лев Иванович предпочитал терпеть из-за любви к супруге.

На столе появились бутылки с вином, Гуров выбрал белое и предложил Маше.

– Выпьем на брудершафт, – развеселилась Маша, и учительница начальных классов тоже подставила свой бокал.

Сделав первый глоток и почувствовав тепло в груди, Гуров ощутил покой. Ему вдруг стало хорошо и покойно, несмотря на то что вокруг царил самый настоящий хаос, состоящий из смеха, звона бокалов, окриков взрослых, обращенных к своим детям, и громких ответов тех же детей. Во всем этом шуме тихо разговаривать не получалось. Немирович, оказавшийся за соседним столом, встал и заколотил пластиковым ножом по стенке своего бокала, пытаясь призвать к тишине. Но его никто не слышал, потому что одноразовый нож