Однако стресс цензуры заставил людей перестать доверять всем проходам, которые они не контролировали. Невозможно подвергнуть цензуре данные или массу через Т-ворота– те представляют собой лишь тоннель искривленного пространства-времени, соединяющий две далекие точки. Таким образом, все коммуникации даже на короткие расстояния переместились к таким воротам, и новые массовые ассемблеры стали редкостью, потому что никто больше не доверял цензурированным A-воротам. Произошел экономический крах, за ним– разрыв коммуникаций, и целые сети T-ворот с высокой степенью внутренней связности (при этом необязательно с пространственной близостью) начали отключаться от более широкой сети. Насущная Республика, бывшая некогда сетью торговых государств с открытой топологией, превратилась в набор милитаристских КПП– пограничных постов между виртуальными республиками под защитой брандмауэров.

Так стало однажды– так было и сейчас. Невидимая Республика (НР) являлась одним из первых режимов-преемников. Была построена внутренняя сеть Т-ворот, которая жестко защищалась от внешнего доступа, пока не создали первое поколение новых А-ворот, дотошно построенных с нуля– из больших массивов квантовых точек, литографированных вручную. Даже во время войны НРсохраняла распределенную, весьма надежную сеть– эти военно-академические корни в ней чувствуются и поныне. Схоластия рассматривает знание как силу и пытается восстановить данные, утерянные в последующие темные века. Хотя в то же время ведутся оживленные дискуссии о том, действительно ли хорошая идея– заново открыть причину Правок. Ведь почти каждый потерял часть своей жизни во время войны, и десятки миллиардов погибли полностью: воссоздание предпосылок для худшего холокоста со времен двадцать третьего века– дело не бесспорное.

Как это ни парадоксально, ныне Невидимая Республика стала местом, куда многие люди приходят забыть прошлое. Те, кто остается людьми, редакцией в А-воротах лечащими себя от старческой немощи, должны научиться забывать– если хотят существовать дальше. Время– каустическая сода: оно растворяет мотивацию, убивает любопытство и высасывает из жизни всю радость. Однако забывание– хлопотный процесс, подверженный ошибкам транскрипции и повреждению личности. Удаляешь один непотребный паттерн– ложишься в какой-то другой. Все воспоминания взаимосвязаны, и управлять ими– одно из высших медицинских искусств. Отсюда– высокий статус и ресурсная мощь хирургов-храмовников, в чьи руки я себя отдал. Они научились своему мастерству, проводя судебно-медицинский анализ ущерба, нанесенного жертвам Войны Правок. Так вчерашняя преступность пришла к сегодняшней медицине.

Немногим позже моего разговора с Пикколо-47 я опять заявился в клуб пациентов, который мне показала Кей. Ивот у меня в руке бокал, я наслаждаюсь нежными галюнами, производимыми напитком в сочетании с нежной музыкой. Денек жаркий, большинство гостей вечеринки– на улице, в бассейне. Времени даром я не терял– учился, пытался все-все узнать о конституции и правовых традициях Невидимой Республики. Но это тяжелая работа, поэтому я пришел слегка повеселиться. Свой меч и пояс дуэлянта оставил дома. Вместо них на мне черные легинсы и свободная толстовка, украшенная губкой Менгера[4] из пустых карманов, сшитых из меньших карманов, и еще меньших, почти на пределе видимости– сотканных в невесомости ордами крошечных маниакальных пауков, чьи гены, как говорят, были запрограммированы неким обсессивно-компульсивным портным топологом. Яочень доволен собой, потому что мой последний ассистент терапевта, Лют-629, отметил мои большие успехи. Наверное, поэтому я недостаточно осторожен.

Сижу один за столом, никому не мешаю, как вдруг, без предупреждения, две руки закрывают мне глаза. Явздрагиваю и пытаюсь встать, но другая пара рук уже давит на мои плечи. Японимаю, кто это, как раз вовремя, чтобы не вмазать ей по лицу.

–Привет, незнакомец,– шепчет она мне на ухо, явно не подозревая, как близко я был к тому, чтобы сорваться на нее.

–Привет.– Водин головокружительный момент я чувствую запах ее кожи на своей щеке; мое сердце вот-вот вырвется из груди, и я обливаюсь холодным потом. Яосторожно поглаживаю ее по лицу, собираюсь сказать, что она не должна так подкрадываться ко мне, но представляю себе ее улыбку, и что-то заставляет меня говорить мягче.– Амне было интересно, появишься ли ты здесь.

–Верю.– Кей отпускает меня, я поворачиваюсь и вижу ее озорную улыбку.– Ты тут за каким-то важным делом?

–Не-а. Ямного чего читал, теперь мне нужно расслабиться.– Явиновато улыбаюсь.– Ия расслабился бы– не вздумай ты проверять мои рефлексы борьбы и самосохранения!

–Извини!– Мы занимаем столик, Кей прислоняется к моему плечу и щелкает по меню пальцами. Через несколько мгновений что-то появляется в высоком матовом бокале, меняя цвет от золотистого наверху до синего внизу, слегка дымясь во влажном воздухе. Вдымке я вижу мелкодисперсные узоры, похожие на морских коньков.– Ядо сих пор не возьму в толк, вежливо ли спрашивать людей, хотят они со мной говорить или нет. Смоих времен условности полностью изменились.

–Яв этом плане не щепетилен.– Опустошив свой бокал, я позволяю столу вобрать его в себя.– Вообще-то я думал перекусить. Ты как, не голодна?

–Может, и голодна.– Кей закусывает нижнюю губу и задумчиво смотрит на меня.– Ты говорил, что рассчитывал меня увидеть.

–Япросто немного подумал об исследовательском проекте, про который ты мне сказала. Решил узнать, кто эту музыку заказывает и нужны ли еще волонтеры.

Она хлопает глазами, меряя меня взглядом с головы до ног.

–Да у тебя, я смотрю, самоконтроль налаживается. Хочешь подать заявку? Круто!

Один из внешних сигнализаторов дергает, говоря мне, что она просматривает мои общедоступные метаданные– призрачный клубок медицинских записей, который летит за нами как рой воображаемых пчел, готовых укусить при первых признаках агрессии.

–Тебе действительно стало лучше!

–Не хочу быть пациентом вечно.– Звучит драматизированно.– Не люблю такую долгую опеку.

–Ты уже решил, что будешь делать по выздоровлении?– спросила она.

–Понятия не имею.– Япросматриваю меню.– Мне то же самое,– говорю я столу.

–Как же так?– Похоже на невинное любопытство. Может, поэтому я решаю прямо сказать ей правду.

–Ядействительно не знаю, кто я. Понимаешь, мое прежнее «я» максимально стерто. Яне помню, чем занимался или даже что меня интересовало. Tabula rasa– это про меня.

–Ох, блин.– Мой напиток выскользнул из-за стола. Она смотрит на меня так, словно не знает, верить мне или нет.– Утебя есть семья? Друзья?

–Ядаже этого не знаю.– Это малая ложь: у меня очень-очень туманные детские воспоминания, некоторые– стереотипно интенсивные, которые я пожелал сохранить любой ценой: две гордые матери наблюдают мои первые шаги на черном песчаном пляже. Имеется и безосновательная уверенность в том, что у меня были какие-то давние партнеры… может, целая гигасекунда семейной жизни. Некоторые смутные образы коллег, призраки кошек. Ксожалению, что бы я ни делал, яснее картина не становится. Иэто досадно.– Уменя есть кое-какие обрывки, но в целом такое ощущение, что до операции с памятью я был волком-одиночкой. Задроченным клерком, винтиком большой машины. Только я даже не помню, что это была за машина.– Аэто уже форменный большой обман.