Так и текли мои дни в Аварисе. По вечерам мы ужинали в компании моих товарищей и их жен, вернее сказать, египтянок, которые стали их спутницами. Я приглашал к себе моих давних приятелей-хабиру и некоторых придворных — Жимну, возничего моей боевой колесницы, Зилпу и Яприли. Я старался, чтобы наши застолья проходили по египетским традициям: мы садились парами, причем перед каждой парой слуги ставили отдельный столик, в то время как у жителей Ханаана, в частности, у ааму, многие поколения которых жили в Аварисе, за общим большим столом, сделанным из дерева, на подушках восседают только мужчины. Их женщины остаются дома, и покидать его им запрещено. Они могут принимать у себя только близких родственников или других женщин, которым мужья дали разрешение покинуть свой дом. Моя Аснат, без которой, разумеется, не обходилось ни одно наше ночное пиршество, говорила, что египетские традиции нравятся ей больше, чем ханаанейские, и что она поддерживает намерение своего царственного отца перенять нравы и обычаи страны, которую он завоевал.

Я сказал «которую он завоевал», но это не совсем верно. На самом деле Шарек стал властелином совсем небольшой части египетских земель. Посланцы Якебхера сообщили, что успех сопутствует ему в захвате земель Дельты, что ему поручил совершить мой царь. Стало известно, что под предлогом уничтожения нескольких очагов сопротивления Якебхер утопил северные области страны в крови и предал их огню. Разоряя богатые провинции, он заслужил благодарность своих солдат — позволил им присваивать все, на что только падал взгляд. Этим он нарушил волю царя Шарека, который стремился завоевать страну, не прибегая к убийствам и грабежам. Кроме этого, уважение жителей к новому государю мог бы вызвать и тот факт, что царский венец он должен был получить из рук жрецов храма Птаха в Мемфисе.

Месяц прошел с того дня, как царь во главе своей армии отправился в Мемфис, когда ко мне пришел гонец и сообщил, что мой господин Шарек просит меня не мешкая отправляться в Весы Обеих Земель вместе с моей дорогой супругой и моей армией. Мне предстояло присутствовать на церемонии восхождения на трон нового царя, подготовленной жрецами храма Птаха, этого мемфисского бога-мастерового. А еще посланец Шарека добавил, что царю меня очень не хватает: особенно тяжело ему объясняться с Великим начальником ремесленников — так именовали первого жреца храма Птаха. Конечно же, в свите Шарека были переводчики, все — ханаанеи по происхождению, ведь египтяне знали только свой язык, и даже ученые писцы не снисходили к изучению языков «диких» народов. Они заверяли, что изучение египетских писаний и различных документов, а особенно иероглифических знаков священного языка предков и божественных текстов, не оставляет ни минуты свободного времени, чтобы изучить что-либо еще, а тем более захламлять ум словами чужеродных языков. На самом же деле писцы считали, что во многом превосходят основную массу населения, а тем более чужаков — этих кочевников и даже выходцев из городов — как Востока, так и Запада. Я не учился ни в Доме жизни[5], ни в школе писцов, поэтому охотно выучил языки ааму и ханаанеев и, конечно же, язык кефтиу.

Я нужен был царю в качестве доверенного переводчика, потому что он понял: члены его свиты, которым вменялось в обязанность понимать речи египтян и переводить их царю, слабо схватывали смысл сказанного и поэтому перевирали услышанное.

Мы со дня на день ожидали царского приказа отправляться в Мемфис, поэтому-то я и приказал держать корабли у пристани наготове, чтобы с первым порывом ветра плыть на север. Однако у нас не было достаточного количества кораблей, чтобы разместить тысячу солдат, которых я должен был взять с собой. Поэтому большая часть отряда отправилась в Мемфис пешим ходом, в то время как я сел на судно, возглавлявшее флотилию из дюжины кораблей.

— Мой царственный тесть встретил меня с распростертыми объятиями, — продолжил свой рассказ Хети. — Он никак не мог понять, что именно происходит во время коронации, а ведь кто как не государь должен быть посвящен во все детали! Ему предстояло выполнить все предписанные обычаем ритуалы, не допустив ни малейшей оплошности, ведь это, по народным верованиям, чревато нарушением равновесия мира, создает угрозу процветанию страны и может принести несчастье самому новому монарху. Из рассказов жрецов Птаха он сделал вывод, что боги — Озирис, Гор, Тот, Сет и даже Амон, хотя этот бог покровительствует Городу Скипетра, где все еще правит узурпатор, а также четыре великих богини: Изида, Нефтида — «владычица дома» и жена бога Сета, покровительница Южного Египта Нехбет — богиня, являвшаяся в облике коршуна, и покровительница северных египетских земель богиня-змея Уаджет, — будут присутствовать на коронации.

Царь Шарек понял, что все божества почтят церемонию своим присутствием, и это очень его удивило: какой же огромной магической силой должен обладать Великий начальник ремесленников, чтобы так запросто заставить богов явить себя взорам смертных! Я объяснил ему, что богов в том виде, в каком их изображали египтяне на протяжении тысячелетий, будут изображать люди — жрецы или жрицы храма, соответствующим образом одетые и снабженные всеми подобающими тому или иному богу атрибутами.

Я рассказал Шареку, что ему предстоит выйти в широкий двор храма, такой же просторный, как и в вашем дворце, господин мой Астерион, где соберутся все вельможи царства, писцы и простой люд. Там на высоком помосте установят трон. Сначала жрецы представят собравшихся в этом месте богов.

— Богов фальшивых, потому что ты говорил, что это будут служители храма, — смеясь, перебил меня царь Шарек.

— Нет, мой господин, подлинных, — ответил ему я. — Невидимые, они явятся, чтобы своим присутствием оправдать свои человеческие воплощения. Хотя, конечно, так говорят жрецы, и каждый сам решает, верить им или нет.

— Что до меня, — заметил царь, — я согласен в них поверить, раз в них верит народ Египта, и если это необходимо для того, чтобы люди признали меня своим законным правителем. А боги ли это будут или ряженые куклы — безразлично. Когда я был ребенком, вернее, подростком, так как уже мог судить о том, что видел и слышал, мой царственный отец часто призывал к себе на совет старого мудреца-отшельника. Так вот, этот отшельник говорил, что его не заботит вопрос, есть ли боги на земле или нет, ибо он уверен: божества существуют только в сознании тех, кто в них верит, и благодаря этой вере.

Подумав немного, царь Шарек добавил, что согласен с этим мнением — боги не могут существовать без людей. И не потому, что, по утверждению жрецов, питаются только жертвенным дымом, так как только самый неискушенный разум может верить в то, что богам нужна пища, как простым смертным, а потому, что когда у божества нет почитателей и некому прославлять его имя, о нем попросту забывают. А еще, по словам Шарека, этот мудрец, все же поклонявшийся богу неба Элу, верховному божеству ханаанеев, уверял, что однажды придет день, когда никто не будет почитать и этого Эла. И никто не станет приносить ему в жертву ни ценных вещей, ни животных, ни людей, а в особенности детей, ведь считалось, что этот бог требует себе первый урожай и первенца, рожденного что овцой, что женщиной. И вот придет день, когда Эл перестанет существовать, и не потому что ему перестанут приносить жертвы, а потому что люди станут поклоняться какому-то другому божеству. И самое имя Эла будет забыто.