Вечером, ввиду общего успокоения, всем было разрешено идти на берег. Заботы команды обо мне простёрлись так далеко, что когда я собрался идти, она очень просила меня не ходить одному по улицам, так как боялась, что, ввиду случаев нападения неизвестных матросов и солдат на офицеров, то же самое могло случиться и со мной; меня просили всегда брать с собой в провожатые кого‑либо из наших матросов.

5 марта, к вечеру, ко мне пришли представители команды и несколько смущённо заявили, что последняя считает неудобным, чтобы в кают–компании продолжали висеть царские портреты, а потому просит их снять. Надо заметить, что в то время, когда на всех кораблях тотчас же после переворота были сняты и уничтожены портреты государя и его августейшей семьи, на «Новике» они ещё продолжали висеть.

У нас портрет государя был с его личной надписью, сделанною им во время смотра на миноносце, когда он выходил на нем в море. Это была реликвия корабля.

Когда я подошёл к портретам, невольно нахлынул целый ряд воспоминаний.

28 января 1904 года. Я — старший гардемарин Морского корпуса. Весь корпус живёт только одним: вновь вспыхнувшей войной с Японией. Все наши мысли невольно прикованы к Тихоокеанской эскадре, и на все лады обсуждается неожиданное нападение японских миноносцев на наши корабли; занятия совершенно не идут на ум.

Утром нам вдруг объявили, что около 2 часов дня государь император посетит корпус. Хотя больше ничего сказано не было, но приезд государя в такой момент уже сам по себе обещал что‑то особо выдающееся в жизни корпуса.

Огромная столовая зала, видевшая столько поколений будущих морских офицеров, казалось, в этот день была настроена особенно торжественно. Спокойная, величественная статуя великого основателя флота, как всегда, покровительственно смотрела на нас. В конце залы стоял наш старый бриг «Меркурий», с которым у нас было связано столько воспоминаний. Всё это была хорошо знакомая нам картина, но в этот день даже она производила какое‑то необычное впечатление.

Вскоре после того как корпус был выстроен, раздались условные звонки, означавшие, что государь уже приехал, и мы все замерли на своих местах.

Ещё несколько минут, бесконечно долгих в нашем представлении, и в зал вошли государь и государыня в сопровождении великого князя Кирилла Владимировича, управляющего Морским министерством, директора корпуса вице–адмирала Чухнина, и других лиц свиты.

Приветливо поздоровавшись с нами, государь обошёл весь фронт и затем что‑то тихо сказал директору корпуса. Раздалась команда: «Старшие гардемарины, десять шагов вперёд, шагом, марш!..»

Государь обратился к нам с речью, и мы жадно схватывали каждое его слово. Он сказал, что вопреки его стремлению сохранить мир пришлось все‑таки начать войну с Японией, что флот в Артуре уже принял боевое крещение и что для него теперь очень нужны офицеры, а потому он производит нас в мичмана на три месяца раньше срока.

Наши сердца дрожали и были заполнены беспредельной любовью и преданностью нашему монарху. Прошло несколько мгновений после того, как государь поздравил нас с производством в офицеры, прежде чем мы вышли из охватившего нас полузабытья, и наш бурный восторг сказался в одном громовом, безудержном «ура» .

Едва государь с государыней, простившись, стали выходить из зала, мы стремглав бросились за ними; ни приказания, ни просьбы — ничто не могло остановить нас. Окружив их плотной стеной в швейцарской, мы наперебой стали умолять государя отправить нас всех на Артурскую эскадру. Государь, улыбаясь, возразил, что если он нас всех туда отправит, то кто же тогда будет служить на Балтийском и Черноморском флотах, но всё же обещал предоставить нашему выпуску несколько вакансий.

Та величественная простота и милостивое отношение к нам, которые царственная чета выказала, нас окончательно ободрили, и мы осмелели. Наша просьба к ним дать что‑нибудь на память поставила их в затруднение. Государь и государыня переглянулись и сказали, что сейчас с ними ничего нет. Тогда мы стали просить отдать носовые платки и пуговицы от пальто. В следующие же секунды платки были разорваны на мельчайшие куски, и на пальто государя и государыни не было ни единой пуговицы; вскоре в наши руки перешло даже боа государыни. Лица свиты тщетно пытались оградить их от нас и хоть несколько умерить наш порыв. А государь и государыня по–прежнему ласково улыбались и шутили над нами.

Наконец они сели в карету. Ещё миг — и мы все были на улице и облепили экипаж. Наиболее предприимчивые и решительные умудрились даже взобраться на крышу кареты, хотя, правда, скоро им пришлось спрыгнуть, так как опасались за целость рессор. Карета тронулась, а вслед за ней, без фуражек и шинелей, с криками «ура» неслись мы все. Как сравнительно ни тихо ехала карета, но, к нашему отчаянию, мы отставали всё больше и больше, и только свита государя, взяв нас в свои сани, да подоспевшие извозчики спасли положение. Как бы там ни было, но когда у подъезда Зимнего дворца государь и государыня вышли из кареты, мы все оказались тут же. Они были страшно обеспокоены, что мы можем простудиться, так как мороз доходил до 12 градусов, и приказали немедленно подать нам чаю и вина, а тем временем — послать в корпус за шинелями. Ещё раз простившись с нами и пожелав нам счастья, наши державные хозяева проследовали в свои покои.

Такими счастливыми, как тогда, никто из нас ещё никогда, да и потом тоже, не был. Впоследствии, когда государь встречал кого‑нибудь из нас и узнавал, что мы выпуска 1904 года, по его лицу скользила приветливая улыбка и он говорил: «A–а, вы моего выпуска. »

Наш выпуск был первым «царским» выпуском. Мы вступили в жизнь, встреченные царской милостью. Быстро неслись года. Многих из нас уже нет: одни ещё тогда же, в японскую войну, погибли в Порт–Артуре и при Цусиме; другие — в эту войну; третьи, может быть, стоят уже на очереди.

И другие мысли приходят на ум. Государь часто бывал на флоте и очень его любил.

Мне лично много раз приходилось участвовать на его смотрах. Я помню смотр 2–й Тихоокеанской эскадры перед её отправлением на Восток; помню, как государь выходил на эскадренном миноносце «Пограничник», с адмиралом Эссеном, во главе всей Минной дивизии, в море; смотры миноносцев, участвовавших в охране яхты государя «Штандарт»; выход на заградителе «Амур» для постановки мин; выход его на крейсере «Рюрик» и смотр в Гельсингфорсе 25 февраля 1915 года.

Каким бурным, восторженным «ура» приветствовали тогда государя команды. Чувствовалось, что в этом «ура» не было ничего искусственного, ничего натянутого: оно росло и ширилось, идя от самого сердца, из самой глубины русской души.

Все эти смотры вносили в нашу среду большое оживление и подъем духа; мы их ждали, мы к ним тщательно готовились и их не боялись, как других смотров. Флот был счастлив видеть у себя государя.

Всегда неизменно приветливый, с доброй улыбкой на лице, красивыми, задумчивыми и скорбными глазами, он всегда умел сказать нам задушевное слово, вызвать какое‑то особо трогательное чувство к себе. Он обладал удивительной памятью на лица и легко вспоминал офицеров, которых ему приходилось видеть хотя бы только два–три раза.