Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дедушка – а дедушка занимал видное в крыжопольском обществе положение – тоже не обделял меня вниманием и раз в неделю водил в магазин игрушек. При его появлении продавцы вставали по стойке смирно, а я выбирал все… ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ?!. все, что мне хотелось! Неделю я играл с новыми игрушками, потом их раздавали соседским детям, и все повторялось сначала. Однажды я подслушал разговор дедушки и папы. Был он примерно таким:
Папа: Ты испортишь мне ребенка.
Дед: Не испорчу.
Папа: Перестань его баловать!
Дед (ударяя ладонью по столу): Ты, что ли, здесь командуешь?
Папа: Папа, извини. Я не прав. Больше не буду.
Дед: Ладно, сынок, он же мой младший внук… Раз в году можно…
Потирая пухлые ладошки, я радовался вседозволенности и своим маленьким мозгом понимал, что дед – это сила, раз его слушается даже папа…
Единственное, что мне не нравилось у деда Давида и бабушки Клары – уличный деревянный туалет. Кроме того, что там были мухи, это все было страшно неудобно – придерживать одной рукой шорты, другой держаться за ручку двери и бояться еще в это время провалиться в ужасную дырку, которая была широковата для моих возможностей. Поэтому я снимал шорты и трусы. Так было проще сосредотачиваться. И поэтому же однажды, не знаю как, но я умудрился уронить их в тартарары. Выйти из туалета голым по пояс снизу я не мог, сидеть внутри долго было невыносимо, и я стал кричать. Кричал я разные слова, вроде «папа» и «помогите». Папа примчался и по привычке вырвал дверной крючок, распахнув настежь дверь. Видимо, он подумал, что в тартарары провалились не шорты, а я. В советское время шортами не разбрасывались, чтоб вы знали, поэтому папа проявил чудеса рыбацкой смекалки. Родители и дед с бабой не упоминали об этой истории, чтобы меня не травмировать, но пострадавшие шорты с тех пор стали называться «те, которые». Звучало довольно тактично, хоть и напоминало мне о конфузе. И только беспощадный старший брат, стоило ему завидеть меня в «тех, которые», тут же сообщал: «О, братан в говняных шортах!»
Видите, у меня не складывалось как-то с туалетами. Но, слава богу, это не то помещение, где мы проводим большую часть своей жизни. Мое лето проходило в тенистых дворах крыжопольских родственников, которые кормили меня пирожками, бульоном из курочки, булкой с маслом и клубничным вареньем и знакомили со своими дочками, примерно одного со мной возраста. Удивительно, что в шесть лет на меня смотрели как на возможного жениха для Раечки или Викочки. Раечка и Викочка обычно были такими же упитанными, как я, поэтому мне решительно не нравились. При этом я от недостатков своей фигуры не страдал и с удовольствием уплетал разные пироги и какие-то еще вкусные украинские штуки, от которых я и сам прибавлял, как на дрожжах. После бабушкиных пирожков с яблоками и черешней на втором месте стояли вареники с вишней, которые готовила папина сестра тетя Мара. Я страшно любил наблюдать процесс их приготовления. Тетя Мара была просто необъятной, и ей было трудно ходить. Поэтому дядя Миля ставил ей стол и стул прямо под вишню, растущую во дворе. Тетя Мара раскатывала тесто, а потом срывала с дерева темно-красные ягоды, ополаскивала, вынимала косточки и, обмакнув в сахар, невероятно ловко упаковывала их в конвертики из теста. Этих конвертиков я мог съесть чертовски много. Когда по осени нас взвешивали после лета в детском саду на медосмотре, врач неизменно говорила «Ого!» при моем входе на весы и ставила в пример худым детям. Странный все-таки был подход у советских докторов. Но это я понял потом. А тогда даже гордился тем, что умею набирать вес лучше всех.
Но до осени было еще далеко, а до моря – близко. Приходило время отправляться дальше. Дальше – это в незабываемую Одессу с ее рынками, старыми дворами, увешанными виноградом, веселой Дерибасовской и, конечно, самими одесситами, где нас ждали папины племянники Ёся и Мишка. Мои двоюродные братья старше нас с братом ровно на двадцать лет и сейчас воспитывают своих внуков в далеком Израиле. А когда-то, в семьдесят девятом, они были молодыми людьми в расцвете красоты и здоровья; и младший отличался от старшего так же, как я отличаюсь от моего доброго и домашнего старшего брата. У обоих уже были семьи и дочери, так что я был дядей, чем страшно гордился. А еще у них была дача в одном из лучших мест Черноморского побережья – на Каролино-Бугазе, или, как еще называли этот рай, – «Золотая коса». Медузы, обжигающий песок, невкусная теплая кипяченая вода из молочной бутылки, разомлевшие персики, неунывающее солнце и топот ежиков по ночам продолжались две недели, и если бы не ежедневная ловля бычков и креветок, а также собирание ракушек для бабушки Ривы и девочки Марины из соседнего двора, то мой жаждущий деятельности организм сварился бы в мареве жаркого безделья, которым просто упивались мои родители. Правда, некоторое разнообразие в их безмятежный отдых вносили мои солнечные удары, расстройства желудка и безуспешные попытки захлебнуться противной на вкус морской водой, но все же до конца испортить им отпуск я не смог. Да и не хотел. Я ведь был добрый мальчик, и всякие происшествия, которые происходили по моей вине, совершались не со зла, а просто потому, что я… ну, это я.
На черноморской даче собирались родственники со всей страны. Это было прямо родовое поместье. Куча разновозрастных детей с утра до ночи носились по дому, уставленному тяжелой старинной мебелью, прыгали по деревянным, с кожаными сиденьями диванам, рвали еще не созревшие груши и до одурения кувыркались в морских волнах. Когда на море был шторм и нельзя было купаться, а ветер задувал так, что яблоки как снаряды барабанили по крышам, мы не скучали в этом каменном двухэтажном, скрипучем, полном всяких тайн и старых вещей доме. Однажды именно в такой ветреный день, когда взрослые отправились за продуктами, в мою голову пришла гениальная мысль. В прихожей на старой рогатой вешалке висело штук
