Значительно дальше Линнея пошли в, том же XVIII веке знаменитые зоологи того времени Бюффон и Паллас, но оба под давлением церкви и государства вынуждены были отказаться от своих революционных идей. Ни один из них, впрочем, не сумел создать теорию эволюции, т. е. объяснить, в силу каких естественных законов природы мог происходить и как происходил процесс преобразования одних видов в другие. Такую попытку, правда, довольно фантастического характера, сделал дед Чарлза Дарвина доктор Эразм Дарвин в конце XVIII века. Однако в его теории было и разумное зерно: в качестве важнейшего фактора, преобразующего организмы, он принимал упражнение организмом тех или иных органов; упражнение развивает и изменяет орган, а результаты этого изменения передаются потомству в силу наследственности; так постепенно накапливаются изменения, которые через некоторое число поколений приводят к более или менее полному преобразованию организма.

Первым, кто создал целостную теорию эволюции органического мира, был, однако, не Эразм Дарвин, а великий французский ботаник и зоолог Жан-Батист Ламарк. Его сочинение «Философия зоологии», в котором он наиболее полно и последовательно изложил свое эволюционное учение, вышло в 1809 году, в том самом году, когда родился Чарлз Дарвин. Ламарк утверждал, что первичные организмы возникли из неживой материи естественным путем, а не по воле «творца». Различное строение организмов, заявлял Ламарк, позволяет расположить их в последовательный ряд, в цепь форм, начинающуюся наиболее низко организованными существами, постепенно усложняющуюся и заканчивающуюся наиболее сложно организованными животными — млекопитающими и в их числе человеком. Более сложные организмы произошли от менее сложных в силу естественного, присущего всем организмам стремления к совершенствованию, к прогрессу.

Именно это стремление (которое, кстати сказать, уже многим современникам Ламарка казалось не более понятным, чем воля бога) вело последовательно к возникновению все более и более сложных групп растений и животных; оно обусловило постепенную градацию организмов, т. е. возможность расположить их в виде все усложняющейся цепи или лестницы живых существ.

Основным же фактором, ведущим к изменению видов, к образованию в пределах вида форм (разновидностей и пр.), хорошо приспособленных к условиям среды, является непосредственное действие на организм условий его обитания. Так это происходит у растений и низших животных. Что же касается высших животных, то у них, как утверждал Ламарк, дело происходит несколько сложнее: изменяющиеся условия среды порождают у животных новые потребности; изменение потребностей вызывает изменение у животного его привычек, образа жизни, повадок; в силу этого животное начинает усиленно упражнять или, наоборот, перестает совершенно упражнять те или иные органы, и последние в результате либо развиваются, увеличиваются, либо начинают хиреть, уменьшаться; изменение органов передается по наследству потомству и, накапливаясь, приводит к образованию новых рас, разновидностей, видов.

Теории Эразма Дарвина и Ламарка не встретили сочувствия у современников. Слишком много в них было неясного, противоречивого, необоснованного, да и фактический материал, на котором они были построены, не отличался ни достаточной широтой, ни достаточной доказательностью. Африканское животное с короткой шеей и короткими ногами, пытающееся дотянуться до высоко расположенных на деревьях листьев, в силу чего оно все больше и больше вытягивает шею и ноги и постепенно превращается таким путем в жирафу, справедливо казалось продуктом чистой фантазии. Когда Дарвин изучал в Эдинбурге под руководством молодого профессора зоолога Р. Гранта морских беспозвоночных, Грант как-то на прогулке познакомил его с теорией Ламарка. Дарвин выслушал рассказ Гранта «безмолвно и с изумлением», но его слова не произвели на юного натуралиста «никакого воздействия». «Уже до этого, — говорит Дарвин в «Автобиографии», — я прочитал «Зоономию» моего деда, в которой отстаиваются подобные же воззрения, но и они не оказали на меня никакого воздействия». То, что более всего отталкивало Дарвина от такого рода теорий, было «крайне невыгодное соотношение в них между рассуждениями и приводимыми фактическими данными».

Хотя в молодости Дарвин, как мы уже указывали выше, был достаточно равнодушен к религии, он вместе с тем не склонен был сомневаться в буквальной истинности каждого слова Библии или вступать в спор с религией по поводу какого-либо из ее догматов. Его трезвый ум побуждал его, не отвлекаясь какими-либо теориями или догматами, собирать строго проверенные факты, тщательно изучая и допрашивая природу. Но когда факты непосредственно предстали перед ним и во всей своей несомненности начали противоречить догмату о неизменности и первозданности видов, Дарвин тотчас же приступил к критической переоценке внушенных ему и безраздельно господствовавших в то время представлений. Его не остановило даже то обстоятельство, что крупнейшие авторитеты того времени Кювье и сам Ляйелль активно поддерживали эти метафизические, религиозные представления о живой природе.

Дарвин не раз указывал, что из всех сделанных им во время путешествия наблюдений и открытий особенно большую роль в формировании его эволюционных взглядов сыграло, во-первых, открытие в четвертичных отложениях пампасов костей и целых скелетов вымерших гигантских неполнозубых и, во-вторых, установление им факта широкой изменчивости вьюрков и других животных, обитающих на различных островах Галапагосского архипелага.

Открытие вымерших патагонских неполнозубых сыграло, несомненно, роль первого толчка: обнаружив впервые эти кости в ноябре 1832 года, Дарвин был поражен их явным сходством со скелетами нынешних мелких неполнозубых, обитающих в тех же районах Южной Америки, где некогда жили вымершие гигантские броненосцы и ленивцы. Вполне вероятно, однако, что он не сразу осознал значение этого факта и только позднее задумался над вопросом, как объяснить то обстоятельство, что на всем земном шаре эти животные встречаются только там, где около миллиона лет назад жили такие же животные, но гигантского размера, т. е. не являются ли нынешние неполнозубые изменившимися и измельчавшими потомками вымерших?

Путешествие день за днем умножало число различных наблюдений, противоречивших догме постоянства и первозданности видов. И когда в сентябре 1835 года «Бигль» достиг Галапагосского архипелага, Дарвин был уже вполне подготовлен к тому, чтобы полностью осознать огромное значение совокупности фактов, представших здесь перед ним.

Галапагосский архипелаг представляет собой группу скалистых островков вулканического происхождения, расположенных в районе экватора к западу от Южной Америки. Островки эти, отделенные друг от друга глубокими проливами, геологически недавнего происхождения, т. е. возникли в сравнительно не очень отдаленное от нас геологическое время; но поскольку они образовались в результате деятельности подводных вулканов, то первоначально, в момент поднятия островков над уровнем моря, все они были необитаемы. Между тем, сейчас они достаточно густо заселены различными растениями, птицами, ящерицами и черепахами. Дарвину сразу бросилось в глаза, что на всех организмах, населяющих Галапагосские острова, «лежит печать американского происхождения», т. е. что они обнаруживают общее сходство с соответствующими американскими организмами, хотя и представляют собой не только другие