Здесь, у себя, мы ко всему привыкли — к жестокости, воровству, эпилепсии. Наша большая семья состояла из ирландцев, итальянцев, евреев, поляков и нескольких китайцев. Самая важная задача — выжить, вторая — не попасться. «Мир» — это всего лишь абстрактное название для чего-то, существующего лишь в воображении. Земля, небо, птицы — вот что действительно реально, не «воздух» из греческой философии, а озон, вдыхаемый благодарными легкими.

Как я уже говорил, Стэнли переехал в Нью-Джерси, на Стэйтэн-Айленд. Его тетка развелась с цирюльником и вышла замуж за владельца похоронного бюро. Я узнал об этом, когда однажды Стэнли помахал мне рукой из проезжающего мимо катафалка. Я не поверил своим глазам.

Мы тоже переехали в другой район, который сначала мне страшно не понравился. Ребятам в этом районе не хватало обаяния и силы характера, которыми обладали мои прежние друзья. Они являли собой точную копию своих родителей — скучные, строгие, с невыносимо мещанскими взглядами. Тем не менее я скоро завел себе пару приятелей — уж, видно, такой у меня талант. В школе я подружился с парнем, которому суждено было стать мне близким другом и сыграть немаловажную роль в моей жизни. Он был прирожденным артистом, но мы, к сожалению, виделись только на занятиях.

Время от времени я получал от Стэнли письма; иногда мы даже встречались, чтобы провернуть одну из темных махинаций, которыми теперь промышлял мой товарищ. Мы садились на паром, идущий к Стэйтэн-Айленд, и по пути Стэнли незаметно выбрасывал за борт коробку. Так в Америке покрывались аборты… Не знаю, получал ли он за это какие-либо деньги от нового дядюшки, Стэнли не заговаривал на такие темы. Позже ему приходилось впутываться в гораздо более темные делишки: он получил работу переводчика на Эллис-Айленд, ко вместо того, чтобы помогать своим соотечественникам в общении, Стэнли немилосердно их обкрадывал. Угрызения совести его совершенно не мучили, он руководствовался новой логикой: не я, так кто-нибудь другой.

В эти годы мы редко виделись. Стэнли не любил обсуждать девчонок, тогда как меня эта тема интересовала больше других (и будет интересовать еще многие годы).

Наконец настал день, когда Стэнли отправился в армию, а точнее, в кавалерию, однако там он научился только пить и играть в азартные игры. Мы встретились с ним на Кони-Айленд в день его мобилизации. Должно быть, ему прилично заплатили перед отъездом, и он сорил деньгами, как заправский кавалерист. Из напитков он уважал теперь пиво, перепробовал все — от езды верхом до стрельбы в тире — и особенно преуспел в стрельбе, мы были впечатлены его призами. Около трех часов утра мы осели в каком-то паршивом отеле в Верхнем Бруклине. Пьяный вдрызг Стэнли моментально уснул, а утром похмелялся выдохшимся пивом. Да, мой друг сильно переменился. Теперь он был груб, всегда готов к неприятностям, но, несмотря ни на что, все еще увлекался литературой. Больше всего он любил Джозефа Конрада и Анатоля Франса, про которых я от него много выслушал. Стэнли хотел писать, как они или хотя бы один из них.

Прошло еще какое-то время, и он выучился на типографа, а затем женился на невзрачной полячке, о которой раньше не говорил мне ни слова.

К этому времени я тоже женился. По иронии судьбы мы поселились в нескольких кварталах друг от друга, вот только он жил по другую сторону границы, как говорилось в нашем детстве.

Теперь мы виделись гораздо чаще. После ужина Стэнли покидал молодую жену ради того, чтоб поточить со мной лясы. Мы оба кое-что пописывали и очень критично относились к творчеству друг друга, это казалось нам страшно серьезным. Я все еще работал в отделе кадров телеграфной компании. Чтобы доказать самому себе, что я и правда писатель, я настрочил за три недели отпуска книжку о двенадцати курьерах, однако так ни разу и не обмолвился об этом Стэнли. Почему? Сам не знаю. Не исключено, что я просто не хотел ставить его в неловкое положение, но скорее всего я боялся, что он раскритикует мое творение в пух и прах.

Очень хорошо помню обоих сыновей Стэнли, родившихся с разницей в год. Стэнли часто приводил этих опрятных, безукоризненно вежливых, сдержанных деток с бледными, алебастровыми лицами ко мне домой. Я никак не мог понять, чем они занимаются во время этих визитов: как и все дети, они тут же пропадали из пределов видимости, но всегда являлись по первому зову, никогда не ссорились, не пачкали одежду и ни на что не жаловались.

Сейчас, вспоминая о них, я удивляюсь, почему их примерное поведение не радовало мою жену, ведь они вели себя в точном соответствии с ее представлениями. По какой-то необъяснимой причине она не обращала ни малейшего внимания на детей моего друга и никогда не спрашивала о его жене, милой, но совершенно неинтересной полячке.

Когда я познакомился с Джун, Стэнли сразу же насторожился. Не одобряя моих поступков, он все же симпатизировал старому приятелю и всегда оставался в высшей степени корректным. Он долго следил за тем, как разворачивалась наша драма, и однажды без предисловия выпалил:

— Хочешь отделаться от нее?

Речь шла о моей жене. Видимо, я сказал — да, хочу.

— Ладно. Предоставь это мне, — ответил он. И все. Больше ни слова.

Кажется, я не придал этому разговору ни малейшего значения. Очередная причуда, подумал я и забыл. Однако «причуда» изменила мою жизнь. Не знаю, что именно Стэнли сказал моей супруге. Так или иначе, одним прекрасным утром, когда мы с Джун мирно спали в одной постели — в моем собственном доме (уточняю на всякий случай), — двери в спальню распахнулись, и на пороге возникли моя жена, ее приятельница с верхнего этажа и отец приятельницы. Поймали, как говорится, на месте преступления. Через несколько дней юрист жены прислал мне документы для развода.

Как же им удалось так позорно меня застукать? Стэнли не откажешь в сообразительности: он предложил моей жене уехать на каникулы с ребенком, а потом неожиданно вернуться домой для проверки мужней верности. Чтобы убедиться, что благоверная действительно уехала отдыхать, я лично сопроводил ее в маленький городок, где она решила остановиться. Вернувшись на следующем поезде, раздувшись от счастья, как индюк, я тут же позвонил Джун и сообщил ей прекрасные новости. На следующее утро нас взяли тепленькими.

Почему-то из всей последующей сцены с участием трех свидетелей я запомнил только, как уговорил Джун остаться, несмотря на все ее смущение и смятение. Более того, я умудрился приготовить нам прекрасный завтрак — как ни в чем не бывало. Джун это показалось довольно странным, она даже назвала меня бесчувственным.

Единственное, чего я так и не смог понять, — почему Стэнли был уверен, что я приведу Джун домой именно в эту ночь.

— Интуиция подсказала, — ответил он, когда я решился-таки спросить. Для него это дело не стоило выеденного яйца, от меня же требовалось только не жалеть о содеянном, да я и не жалел.

Разумеется, мне пришлось распрощаться с прежним образом жизни, изменить круг постоянно посещаемых мест и знакомых. Вскоре после развода Джун стала уговаривать меня бросить работу в телеграфной компании и стать профессиональным писателем. Она считала, что и сама прокормит нашу пару. Однажды я просто взял и уступил ее просьбам — ушел из компании и поклялся, что впредь буду писателем и больше никем.