Карлос добрёл до серого пыльного шоссе, которое понемногу начинало накаляться под утренними лучами и вдали чуть шевелило хвостом в сгущающемся, как каша, мареве. Карлос пошёл навстречу этому смутному движению, не понимая, удаляется ли он от патрульных и границы или, наоборот, возвращается к ним. Просто передвигал ноги, равнодушно думая о том, что если к полудню не доберется до жилья и воды, то упадет и тогда перейдет совсем другую границу, переходить которую страшновато, но легко и, наверное, даже приятно.

…Он так никогда и не понял, в какой момент это произошло. Прямо под огромным, неожиданным в этой раскаленной пустыне зеленым дорожным знаком с тогда ещё непривычной надписью на английском стояла Она. Карлос никогда не был особенно набожным и только в детстве, под ворчание матери, с трудом высиживал в церкви воскресное утро. Поэтому сквозь обволакивающую его дымку безразличия, зноя и накатывающей, как усталость, жажды он только удивился, да и то не очень сильно, что она одна, без младенца. Подойдя поближе, Карлос удивился ещё больше: Она казалась по-неживому белой, может быть, даже чуть розоватой, и необычайно тоненькой. Он мог хорошо Её разглядеть, потому что Она стояла в обтекающем её горячем воздухе совершенно обнаженная, и её чёткая тень на асфальте бесстыдно повторяла и худую длинную шею, и торчащие соски, и просвет между ногами. Она улыбалась Карлосу ласково, немного по-матерински, но при этом отстранённо, как улыбаются приятному воспоминанию. А потом придвинулась к нему совсем близко, обняла-прижалась своим хрупким телом, и Карлос через майку и шорты ощутил её жёсткие груди и выпирающий лобок. И пахла Она невероятно — чистой, холодной, как пластик, кожей и чуть-чуть духами.

А потом Она оторвалась от земли и, казалось, на секунду взлетела вместе с Карлосом. Но нет, не взлетела, а только легко повисла на нём, откинувшись на руках и скрестив длинные ноги у него за спиной, сразу сделавшись меньше, съёжившись по его ощущениям до размера ладони, которой он поддерживал её сухую невесомую спину. Карлос снова почти не удивился: ни её позе, вроде бы жадной и откровенной, ни собственным проснувшимся чувствам. Такой женщины просто не могло быть в этой раскалённой пустыне… Карлос — настоящий мужик, мачо — не обращая внимания на невозможность происходящего, так и зашагал с ней по неизвестно куда ведущему шоссе. От его равномерных движений Она покачивалась; Карлос чувствовал, как Она прижимается к нему, как расслабляются мышцы Её ног, когда он подбрасывает Её, и снова напрягаются. Она двигалась так, как и положено настоящей женщине: покорно подставляя себя мужчине, но добавляя в это движение что-то и от себя — крохотную короткую судорогу впалого живота в самом конце, когда прижаться ближе уже невозможно. Но не было у Карлоса тяжёлого и горячего биения внутри, не было знакомого ощущения грязноватой и сладковатой мути… Только прохладная невесомость, как в детском сне, когда нет никакой неловкости, когда невозможное становится простым и осязаемым. Ладонь, в которой сосредоточились его ощущения, оставалась сухой, и он продолжал двигаться вперед, шаг за шагом, а Её руки обнимали его ласково и доверчиво.

…Когда сзади послышался шум приближающегося автомобиля, Карлос даже не обернулся, не попытался спрятаться. Она же вздрогнула, но посмотрела не за его плечо, а прямо в глаза. И тогда ему показалось, будто не он был в Ней, а, наоборот, это Она вошла в него. Вошла и замерла. Рядом с Карлосом остановилась полицейская машина с включёнными мигалками. Пожилой патрульный с явной неохотой открыл окно, впуская жару в кондиционированное нутро. Он окинул Карлоса внимательным взглядом, хмыкнул и спросил:

— Вам нужна помощь, мэм? Что-нибудь приключилось с машиной? Тут недалеко автозаправка и мастерская. Давайте я вас туда подброшу. Нехорошо девушке ходить пешком под таким солнцем.

Карлос почти не знал английский, и в тот момент ему показалось, что он ослышался. Но, ещё не успев удивиться, понял, что подозрительный пограничный патрульный видит перед собой не низкорослого оборванного мексиканца, а высокую худенькую женщину с яркой белой кожей. Что это Она спасает его, прикрывая собой. Карлос не знал, что отвечать, и только неопределенно покачал головой. Его как бы и не было на этом пустынном шоссе, под колючим солнцем и таким же колючим взглядом полицейского. Он даже почему-то не смог обрадоваться, когда патрульная машина обогнала его и вскоре растворилась в струящемся воздухе. Карлос постоял, подождал и пошел дальше, ожидая, что Она вот-вот вернется. Изо всех сил прислушивался к себе, но ничего не слышал. Она больше не появлялась. Её больше не было. Она растворилась в нём без следа, оставив только ощущение легкости и восторга — и внезапной пустоты в занывшей ладони… Понимая уже, что потерял Её, Карлос упрямо шёл вперед, приминая старыми кроссовками плавящийся асфальт.

Карлосу нужно было добраться до Майами: там жили земляки, которые приютили бы на первое время и даже помогли бы с документами. А уж оттуда… Но почему-то он сразу отправился в далёкий Нью-Йорк. Временами он вдруг ощущал в себе присутствие той безнадёжно исчезнувшей, невероятной, но совершенно реальной, живой женщины. Она как бы протискивалась в него краешком жёсткого тела. Ладонь сразу загоралась, и он пытался поймать Её внутри себя — такую, какой запомнил, но каждый раз Она ускользала, и ему оставалось только смотреть и смотреть на эту пульсирующую пустую ладонь… Тогда Карлосу становилось очень плохо. Это была не любовь, это было не влечение, а что-то совсем-совсем другое, необъяснимое, но очевидное, как и само Её явление — тогда, на дороге. И он упрямо двигался на север, как будто знал, что именно там, в Нью-Йорке, он сможет найти Её, и на этот раз Она уже не ускользнёт. Нью-Йорк в его представлении был тем самым местом, где живут высокие, тонкие, пахнущие прохладой белые женщины.

Сотни раз, уже находясь в Нью-Йорке, Карлос говорил себе, что всё это ему почудилось, что это был бред, безумное видение пустыни. Но ничего поделать с собой не мог. Он точно знал, что это случилось на самом деле, даже как-то раз заглянул в церковь в Гарлеме и попытался что-то объяснить толстому благополучному священнику. Но тот только выпучил глаза, совсем как дурачок Хозе, и, покосившись на статую Святой Девы, зашикал на Карлоса, обозвал пьяным идиотом и развратником. Предположить такое! Карлос быстро ушёл из церкви: разговор вполне мог закончиться в полиции, а ему, нелегалу, это было совсем ни к чему. К тому же, будь он верующим по-настоящему, он бы и сам как-нибудь объяснил себе Её необычное появление. А так… Была Она бредом или нет, но он понимал, что других привычных ему женщин он уже не сможет выносить никогда. Всякий раз когда дурачок Хозе в страхе или удивлении произносил: «Иисус-Мария, Святая Дева!», Карлос вздрагивал, напружинивался и шикал на него, точно так же как когда тот громко портил воздух или запускал руку в карман при виде какой-нибудь широкозадой красотки. Конечно, дурачок Хозе не был мачо, но даже толстяк Джо, безусловно, настоящий мачо, перестал в присутствии Карлоса божиться вслух. Может быть потому, что оба они — и Хозе, и Джо — знали о нём что-то такое, чего он и сам о себе не знал.

…Карлос вздохнул и снова закурил. Его руки всё ещё подрагивали. Конечно, лежавшая сейчас в багажнике Мэри — только напоминающий Её грубый манекен. Но лёгкость, худоба и твёрдость пластикового тела… И ещё этот запах… Что он собирался делать с куклой, Карлос не думал, но бросить её там — в куче мусора, посреди обломков — он не мог. И в то же время понимал, что невозможно привезти Мэри домой — в крохотную комнатушку в Бронксе, где жил вместе с толстяком Джо и дурачком Хозе. Да и держать эту куклу у себя было бы немыслимо, страшно и как-то неловко. Так и оставил Мэри в багажнике.