В конце концов старания мои были вознаграждены – я добраласьдо столика и радостно заговорила с любимой писательницей:

– Здравствуйте! Вы не помните меня? Вы подписывали не такдавно, зимой, мне книгу!

Милада заулыбалась, а Водовозова воскликнула:

– Девушка, сами подумайте, мыслимо ли всех упомнить?!

– Я Даша, с собаками… – продолжала напоминать я. – Вотсмотрите, какое фото…

– Ой, мопсик! – восхитилась Настя. – И йорк, как у нас.Какие славные!

– Где ваша книга? – нервно потребовала издательская Рита. –Имейте совесть, писательница плохо себя чувствует.

– Эй! – вдруг требовательно закричали сзади. – Газета «Желтуха».Снимочек можно?

Я вздрогнула, повернула голову и увидела молодого парня слохматой головой, облаченного в донельзя затертые джинсы и мятую рубашку. Нашее у него болтался фотоаппарат.

Водовозова прищурила умело подкрашенные глаза.

– Снимайте, вот вам Милада, которую ваша «Желтуха» объявилапропавшей.

– Что за претензии ко мне? – отгавкнулся корреспондент. – Ячеловек подневольный. Велено снять, вот и приехал. Не нравится, главномужалуйтесь. Так, девушка… Эй, девушка, ау!

– Вы мне? – спросила я.

– Тебе, тебе… Встань слева, протяни Смоляковой книгу…

Я покорно подчинилась нахалу.

– Хм, не очень-то картинка получается… – расстроилсяпапарацци. – Во! Собачку посадите! Вот сюда, на столик.

– Нет, – решительно возразила Настя. – Чуню не дам!

– Да на фиг мне твоя шавка сдалась! Пусть просто посидитвозле любимой хозяйки.

– Нет! – уперлась Настя.

– Настюша, – сладко пропела Рита с какими-то страннымиинтонациями, – солнышко мое! Ты же понимаешь, что надо быть вежливой. УстройЧуню около мамы, всего на минуту!

Прикусив нижнюю губу, девочка покорилась.

– Прижмите к себе Муню, – велел репортер.

– Чуню, – сердито поправила его Настя.

– Мне без разницы… Чуня, Муня, Пуня, Дуня… – захихикалпарень, щелкая фотоаппаратом. – Милада, улыбнитесь! Эй, девушка, не корчи рожи!Чуню поближе… обхватите ее…

Смолякова стиснула крохотное тельце. Из Чуни вырвалосьнегодующее рычание, потом йоркшириха разинула розовую пасть, утыканную острыми,белыми зубами, и… цапнула хозяйку за левую руку. На указательном пальцеСмоляковой появились капельки крови.

– Вот дрянь! – завизжала детективщица резким, пронзительными совсем даже не больным голосом. – Уберите ее!

Потом она просто отшвырнула от себя йоркшириху. Собачкасвалилась на пол и завизжала, Настя бросилась к ней.

– Чунечка, не плачь… – лопотала девочка, успокаивая нервнуюлюбимицу.

Я слегка растерялась. Что-то в этой сцене было не так… В туже минуту вспыхнул дисплей мобильного Смоляковой – очевидно, он работал врежиме «без звука» и теперь не трезвонил, а просто моргал. Я машинальноотметила, что зимой у Милады был с собой иной вариант сотового, более дорогой инавороченный, чем тот, что сейчас лежал на столе. Писательница молча схватилатрубку и сунула ее в карман, но я успела заметить, что в качестве заставки унее помещено фото цветущего сада, а не снимок ее любимых собак.

– Нам пора, пошли, – велела Рита. – Настя, ты где?

Девочка, не говоря ни слова, прижимая к себе Чуню, нырнулаза стеллаж.

Милада встала и уронила печать. Я нагнулась, подняла ее иподала писательнице. Смолякова улыбнулась и машинально, ладонью вверх,протянула ко мне через стол правую руку с забинтованными пальцами. Мой взглядзацепился за ее запястье… На нем не было темного родимого пятна. Луч пониманиязагорелся у меня в мозгу: вот оно как!

– Спасибо, девушка! – рявкнула Рита, выхватила из моей рукипечать, а потом, уцепив лже-Смолякову за плечо, уволокла ее туда же, за стелаж.

Я растерянно огляделась. Затем вышла из магазина на шумнуюТверскую и, желая спокойно обдумать свое неожиданное открытие, решила посидетьв расположенной неподалеку кофейне. Заодно выпью чашечку ароматного напитка.

В просторном зале кафе оказалось почти пусто. Я не люблюсидеть у большого окна и лакомиться пирожными на глазах у толпы, поэтомудвинулась в глубь помещения и вдруг увидела за столиком Настю в компании сЧуней. У девочки был совершенно несчастный вид. Красный нос мигом выдалхозяйку: Настюша только что плакала.

Безо всяких колебаний я подошла к ребенку и тихо спросила:

– Можно присесть около вас?

– Тут полно свободных мест, – дрожащим сердитым голоскомотрезала Настя.

– Думаю, мне лучше устроиться тут.

– Почему?

Я села и вынула фото.

– Помните снимок? Пару минут назад в книжном магазине он вампонравился.

Настя схватила бумажную салфетку, вытерла нос и грустноответила:

– Правда, прикольный.

– Смотрите, у меня в мобильном еще есть… Это мопс Хуч,безобразник и сластена…

– Ой, симпатичный, – оживилась Настюша.

– Рядом питбуль Банди и ротвейлер Снап. Первый обожаетоладушки, любит купаться и боится лягушек, а второй ленивый, но очень интеллигентный.Еще с ними пуделиха Черри, ей уже очень, очень много лет. Вследствие солидноговозраста у Черрички сильно испортился характер, и она бывает немотивированнозлой. Понимаете, к старости у животных, как и у людей, проявляется все то, чтов прежние годы было нивелировано воспитанием.

– Ага, – кивнула Настя, – у меня есть две бабушки, маминыбывшие свекрови, они тоже злые, хуже гоблинов.

Я ощутила себя почти родственницей Милады и бойко продолжиларассказ:

– А это наши кошки, Фифина и Клепа. Между ними сидит Жюли,она очень смахивает на вашу Чуню.

– Верно, – улыбнулась Настя. – Все йорки хоть и маленькие,но очень храбрые и преданные.

– Даже бесшабашные. Наша Жюли за мной в огонь прыгнет, хотя,по идее, ее хозяйка не я. А у вас есть еще животные, кроме Чуни?