Все эти свои жалобы я излагаю социологу, профессору Мальтийского университета Марку Фальзону.

– О, узнаю своих соотечественников! – хохочет он. – Да, пунктуальность отнюдь не наша национальная черта. Я думаю, что необязательность – это оборотная сторона неспешности. Мне иногда кажется, что у каждого мальтийца где-то глубоко в подсознании живет убеждение: никогда не надо торопиться – куда спешить? Обратите внимание на выражение лиц мужчин, сидящих на улице…

Да, я еще не рассказала, что мальтийцы любят сидеть на лавочках возле дома. Несколько человек в один ряд лицом к дороге. Однако я не заметила в них никакого любопытства по отношению к прохожим. Кажется, их ничто не может удивить. И никто не вызывает осуждения. Полнейшая невозмутимость.

– А как мальтийцы относятся к иностранцам? – спрашиваю я профессора.

– Приветливо. Дружелюбно. Но… будьте осторожны: с такой же милой улыбкой могут запросто вас обсчитать.

…В кафе, расположенном у городских ворот Валетты, я заскакиваю наскоро перекусить. Вижу в витрине пирожок, стоит 2,50 €. Хочу купить, но нельзя: надо заказать у официанта.

Сажусь за столик, прошу кроме пирожка еще чашку кофе. Официантка приветливо улыбается, принимает заказ и – исчезает. Буквально пропадает. Я разыскиваю ее в зале, на кухне, на улице… Наконец минут через сорок появляется.

– Послушайте, я очень тороплюсь, – говорю. – Не могли бы вы…

– Да-да, сейчас, – откликается девушка; улыбка не сходит с ее лица. И пытается опять исчезнуть.

Но я бдительно за ней наблюдаю. Она это видит. Наконец несет мне мой пирожок и чашку кофе. Говорит все с той же улыбкой:

– С вас шесть евро пятьдесят центов.

– Простите, сколько стоит кофе?

– Один евро.

– Значит, пирожок…

– Да-да, пять пятьдесят.

– Но я видела ценник, на нем стояло два пятьдесят.

– Да? – удивляется она без всякого намека на смущение. – Ну, значит, с вас три пятьдесят.

Профессор Фальзон меня успокаивает:

– Жаль, что вы не можете прожить здесь несколько лет. Знаете, европейцев эта неспешность сначала раздражает, а потом начинает им нравиться.

И правда, в той же статье немецкой писательницы Сабины Альперт я читаю: «Вначале я сходила с ума, когда мастер не приходил вовремя, а при встрече говорил: “Будет у вас новая плита, не беспокойтесь, только не надо торопиться”. Но постепенно я стала к этому привыкать. Я сказала себе: “Расслабься. Не напрягайся. Разве что-то серьезное изменится в твоей жизни, если плита прибудет на несколько дней позже? Так зачем же трепать себе нервы, а окружающим портить настроение?” И я поняла, что в этой безмятежности есть своя прелесть».

…Я стою на балконе дома супругов Качия и наслаждаюсь любимым пейзажем, чистейшими, словно на детском рисунке, красками: море синее, небо голубое, песок желтый. Между прочим, времени на это любование у меня нет, надо работать. Но я вдруг обнаруживаю, что трудиться мне вовсе не хочется. Не то чтобы меня обуяла лень. Просто мне совершенно необходимо вот так несуетно отдаться безмятежной созерцательности. «Средиземноморская расслабленность, – вяло подсказывает мой внутренний голос. И насмешливо добавляет: – Мальтийский синдром».

– Если вы уберете из жизни мальтийцев фетиш родственных связей, вы никогда не поймете Мальту, – говорит профессор Мальтийского университета Кармель Табоне.

…Я вхожу в дом, где уже собралось несколько гостей. Они пришли по приглашению хозяйки для того, чтобы встретиться с новым человеком, то есть со мной.

– Познакомьтесь, – говорит хозяйка. – Это Ада, она приехала из Москвы.

Собравшиеся смотрят на меня со спокойным вниманием.

– Она преподаватель Московского государственного университета…

Все то же прохладное внимание.

– Она работала приглашенным профессором в США, на Тайване, в Швеции, на Кипре, в Голландии. Написала книги об этих странах…

Хозяйка при этом не скупится на эмоции. Голос ее, и без того громкий, доходит почти до крика. Реакция все та же – интерес, не более того. Наступает пауза. Какая-то женщина спрашивает:

– А дети у вас есть?

– Есть, дочь.

– Только одна?

– Одна. Но есть еще зять и двое внуков. Так что, можно считать, у меня их четверо, – в шутку подсчитываю я.

И тут понимаю, что мой шутливый тон неуместен. Атмосфера резко меняется. Шум одобрения и приветствий меня оглушает.

– У нее их четверо: дочь, зять и двое внуков. – Гости повторяют эту нехитрую новость с большим воодушевлением.

Ко мне подходят, хлопают по плечу, пожимают руки.

– Рада познакомиться – у меня тоже двое внуков.

– Я тоже считаю, что зять все равно как родной сын.

Потом начинают хвастать:

– А у меня трое внуков.

– А у меня двое зятьев и невестка.

В дом входит запоздалый гость. Хозяйка больше не делает ошибок, представляет меня как положено:

– Знакомьтесь, это Ада. У нее дочь, зять и двое внуков. Она считает, что у нее четверо детей.

Гость с чувством пожимает мне руку. По ходу этой процедуры хозяйка скороговоркой перечисляет мои должности и звания. И я понимаю: можешь быть семи пядей во лбу, но главный твой статус – семья.

– Человек у нас как бы не существует сам по себе. За ним обязательно должна стоять родня. Чем ее больше, тем лучше, – говорит Кармель Табоне.

– Это что, статусная категория? – спрашиваю я.

– Да, это престижно. Но не только. Это еще и психологическая потребность в эмоциональном единении близких людей. При этом близкие могут быть не только взрослые.

Я удивилась, когда на вполне деловое свидание ко мне пришел директор клуба Люк со своей четырехлетней дочкой.

– Мама занята? – приветливо улыбнулась я.

– Почему занята? – не понял директор.

– Пришлось взять с собой ребенка?

– Почему пришлось? – опять не понял он.

В дальнейшем это стало мне уже привычным – присутствие детей рядом со взрослыми в самых, казалось бы, неподходящих деловых ситуациях. «Встретимся в кафе, – говорит мне по телефону менеджер крупной компании. – Сейчас закажу столик на четверых». Почему на четверых, думаю я, нас же только двое? Но когда я вхожу, за столом уже сидят трое – взрослый мужчина и двое курчавых ребятишек.

А уж если мне хотят показать город или достопримечательности, можно не сомневаться, в машине обязательно окажутся и несовершеннолетние пассажиры.